Читаем КРАСНОЕ И КОРИЧНЕВОЕ. Книга о советском нацизме полностью

Тут же Ахад Гаам констатирует, что идеи ницшеанства целиком совпадают с идеологией иудаизма. Людям, знакомым с делом, пишет он, нет нужды доказывать, что еврейское ницшеанство не нужно создавать — оно спокон века существует в иудаизме. И далее выдвигает идею еврейского "сверхнарода", духовный облик которого делает его способным более других народов к развитию нравственного учения и весь склад жизни которого основан на более высоких нравственных устоях, чем у всех остальных". "Эта мысль, — резюмирует Ахад Гаам, — открывает перед нами широкий горизонт, на фоне которого иудаизм является в новом и возвышенном свете, и многие его "недостатки", которыми нас попрекают другие народы, а наши ученые стараются отрицать или оправдать, превратятся в особые качества, не нуждающиеся ни в отрицании, ни в оправдании". В заключение он говорит, что "учение о переоценке ценностей", то есть ницшеанство, "весьма возможно привить к иудаизму и обогатить таким путем последний весьма плодотворным образом идеями новыми, но не чуждыми или, вернее, даже не совсем новыми в основе своей".

Если рассматривать эти мысли Ахада Гаама в связи с его иудейско-сионистским шовинистическим мировоззрением, то читающему их нетрудно придти к логическому выводу; поскольку есть "сверхнарод", то он, как и "сверхчеловек", может и должен идти к своей цели по трупам других людей, не считаясь ни с чем и ни с кем, чтобы добиться господства "богоизбранных" над "язычниками". От такого "ученого", как Ахад Гаам, за версту разит махровым фашизмом" (В. Бегун, стр. 43).

Как видим, написано хлестко, хотя критическое чтение этого отрывка обнаруживает нехит-рый прием: статья излагается, чтобы доказать фашистское мировоззрение сионистского публици-ста, и она же истолковывается в свете его фашистского мировоззрения, постулируемого заранее. Так рассуждал барон Мюнхгаузен, когда объяснял, как он самого себя за волосы вытащил из болота.

91

Чтобы понять, сколь далеко расходятся взгляды Ахада Гаама с тем, что ему приписал разо-блачитель, надо заглянуть в первоисточник. Тогда-то и выяснится, что в своей статье Ахад Гаам обращался к неким "нашим ницшеанцам", к которым себя не только не причислял, но с которыми спорил. Он утверждал, что если бы "наши ницшеанцы" правильно понимали Ницше, "то они нашли бы, что учение властителя их дум действительно вмещает в себя два различных мотива, из которых один — общечеловеческий, а другой исключительно арийский".7 При этом общечеловече-ским мотивом в учении Ницше он считал идею сверхчеловека, то есть "возвышение человеческого типа в лице его избранных экземпляров над общим уровнем массы", а "только арийским" — сам ницшеанский идеал сверхчеловека, "белокурого зверя" (die Blonde Bestia), сильного, красивого, над всем властвующего и все творящего по воле своей". Развивая далее свою мысль, Ахад Гаам утвер-ждал, что "этот образ сверхчеловека вовсе не представляется неизбежным выводом из основного положения" Ницше.8 Вместо арийского культа физической силы он выставлял иудейский идеал силы духовной, идеал праведника. Тезис Ницше о том, что сверхчеловеку все дозволено, у Ахада Гаама допускается только при условии, что сам "сверхчеловек" ничего безнравственного, вредного для других людей себе не позволит: ведь с этого момента он перестанет быть праведником, а, значит, и сверхчеловеком.

После сказанного можно не объяснять, что ничего похожего на призыв к "богоизбранным", "не считаясь ни с чем и ни с кем, добиваться господства" в статье Ахад Гаама нет: ведь даже В. Бегун заявляет, что таков всего лишь его собственный "логический вывод" из мнимого ницшеан-ства сионистского идеолога.

Разумеется, идеал праведника может быть назван не только иудейским, но и христианским, толстовским или, допустим, сократовским, так что с Ахадом Гаамом можно спорить. Однако В. Бегун не критиковал спорные положения статьи, он "разоблачал" то, чего в ней нет.

Приведу еще один пример разоблачений В. Бегуна использовавшего недоступные массовому читателю издания.

О еврейском поэте Нахмане Бялике В. Бегун пишет:

92

"Среди написанного им есть поэма "Свиток о пламени", в этой поэме — "песня Грозного", а в песне — призыв автора, обращенный к единомышленникам и единоверцам. Вот эти "поэтические" строки:

"Из бездн Аваддона взнесите песнь о Разгроме,

Что, как дух ваш, черна от пожара,

И рассыпьтесь в народах, и все в проклятом их доме

Отравите удушьем угара;

И каждый да сеет по нивам их семя распада

Повсюду, где ступит и станет.

Если тенью коснется чистейшей из лилий их сада —

Почернеет она и завянет.

И если ваш взор упадет на мрамор их статуй —

Треснут, разбитые надвое;

И смех захватите с собой горький, проклятый,

Чтоб умертвлять все живое". (В.Бегун, стр. 53)

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное