Красное небо

Ратмир держал в руках два томика «Дон Кихота» и сборник повестей Джека Лондона. Он ничего не говорил, только смотрел на старичка в пенсне оживившимися благодарными глазами.

— Бери-бери, — сказал старичок.

Ратмир сидел у окна на грубой с высокой спинкой вокзальной скамье и вместе с трогательным и благородным рыцарем Дон Кихотом яростно сражался на холме с ветряной мельницей. Стены вокзала раздвинулись, отступили, умолк говор многочисленных пассажиров, даже не чувствовался спертый, с примесью карболки, запах давно не проветриваемого как следует помещения. Перед мысленным взором мальчика расстилались каменистые равнины солнечной Испании, воинственно ржал верный Росинант, со свистом крутились решетчатые крылья старой мельницы, с дьявольским коварством поднявшие в воздух храброго рыцаря Дон Кихота…

— Степку бьют! — вывел его из забытья взволнованный голос Володьки Грошева.

— Попался? — Ратмир запомнил страницу и положил книгу в вещмешок.

— Он у тетки стащил сидор, — на ходу рассказывал Володька. — Я стоял на шухере, ему свистнул, но его мужики догнали и стали лупить…

Когда они прибежали на место происшествия, толпа уже расходилась, а Налима, крепко держа за воротник стеганой телогрейки, вел в комнату дежурного милиционера пожилой железнодорожник в черных валенках. Вид у Степки был жалкий: глаза опухли от слез, на лбу синяк, карманы галифе и телогрейки вывернуты, облезлая беличья шапка засунута за пазуху. Он жалостливо шмыгал носом.

Степка даже не посмотрел в их сторону, будто они и незнакомы, но голова его несколько раз мотнулась в одну и в другую сторону: мол, выручайте, братцы, если сможете!

Рядом с железнодорожником семенила пожилая тетка, закутанная по самые глаза в пушистый оренбургский платок.

— Ну и жулики! — тараторила она. — Ну и проходимцы! Так и гляди в оба: крест с шеи сопрут…

— На кой мне твой крест, — блеснул в ее сторону глазами Налим.

— Ишь зыркает зенками! — не унималась баба. — Такой и ножиком пырнуть может!

Железнодорожник, Степка Ненашев и женщина с белым мешком под мышкой скрылись за высокой коричневой дверью с надписью: «Участковый жел. дор. мил.». В замке двери торчал плоский ключ с колечком.

— Я ему свистнул… — бормотал над ухом Володька.

Ратмир молча стоял на перроне и смотрел на приближающийся пассажирский поезд. Окутанный клубами морозного пара паровоз толкал перед собой бешено крутящиеся в ярком луче головного фонаря крупные снежинки. На крышах вагонов возле вентиляционных труб намело небольшие сугробы снега. Снег и на поручнях, и на ступеньках вагонов. Еще не совсем темно, и заиндевелые окна не освещены. В этих краях уже можно светомаскировку не соблюдать: немецкие бомбардировщики сюда не залетают. Случается, на большой высоте прочертит морозное небо неширокой белой полосой разведчик, или, как его называют, рама, и исчезнет.

Дождавшись, когда из комнаты участкового вышли женщина с мешком и железнодорожник, Ратмир сказал Володьке, чтобы он ждал его на путях возле товарняка, застрявшего на небольшой станции Мураши вот уже вторые сутки. В одном из вагонов жили трое военных. У них была печка-чугунка, а дров они сами вволю заготовили. К самой станции с южной стороны подступал сосновый бор. Военные ехали в тыл за лошадьми, которых они погрузят в вагоны и повезут поближе к линии фронта. Весной дороги будут худые, так вот лошади и поволокут на передовую пушки и другую боевую технику. Где никакая машина ни пройдет, там вездеход-лошадка проскочит…

С военными познакомился Степка Ненашев. Он помог им таскать из леса сушняк, а потом стал с ними играть в карты. Коневодам было скучно, и они охотно пускали к себе мальчишек погреться у печки. Иногда угощали густым вареном из почерневшего котелка, давали по сухарю на брата. На раскаленной чугунке всегда стоял закопченный чайник с кипятком. Заварки у коневодов давно не было, и когда Налим принес им полпачки настоящего грузинского чая, то старший из них выделил мальчишкам по большому куску сахара.

Как-то Налим разжился подмороженной картошкой. Ее нарезали дольками, присаливали и налепляли на раскаленную чугунку сначала одной стороной, потом другой. Сладковатые подрумяненные кругляши все ели с большим удовольствием.

— Голь на выдумки хитра, — смеялись коневоды, удивляясь, что можно без жира так аппетитно поджарить картошку.

— Не поешь толком — будешь волком, — не лез и карман за словом Налим, уписывая картошку.

…Ратмир вдруг сорвался с места, пробежал по перрону до конца состава, затем повернулся и, петляя меж пассажиров, проскочил в коридор и с ходу ворвался в милицейскую комнату. Моргая глазами, уставился на милиционера, стоявшего у круглой черной печи и гревшего об нее ладони с растопыренными пальцами. Налим, понурив голову и, как всегда в подобных случаях, напустив на себя несчастненький вид, стоял у стены. На грязных щеках две светлые полоски от слез. Притвора Налим мог в любой момент выжать из себя горючую слезу. И голос у него менялся: становился плаксивым и тонким.

— Товарищ милиционер! — выпалил Ратмир. Там у седьмого вагона бандиты проводника зарезали!..