Красногрудая птица снегирь

— Ну почему ничего нет, кроме механизированных горок? — продолжал Баконин, посматривая усталым жестким взглядом на бумаги. — Всяких этих конструкторских бюро, проектных, научно-исследовательских институтов не счесть. И ни черта!.. Сколько раз приходилось читать в газетах: человек заблудился где-нибудь в тайге или в горах, и на поиски его, на помощь ему поднялись сотни, тысячи людей. Набат… Или такое: человек получил сильные ожоги. Нужна для пересадки кожа. И что же? Сразу найдутся сотни добровольцев отдать свою кожу. Перенести адскую боль, но помочь другому. Помочь одному человеку? А башмачников на транспорте тысячи. Дня не проходит без беды. Какого же черта ученые, конструкторы?! Будто не осведомлены, не в курсе…

В тот вечер Пирогов едва не признался, что давно исподволь подумывает о механических руках для башмака, что в общих чертах уже давно видит это устройство в воображении своем.

Даже переключился на уточнения: каков может быть привод, какова система управления… Накапливалось нечто практическое… Не признался, потому что не представлял, насколько серьезно у него все это, как далеко он зашел. Надо все вспомнить, суммировать! Разобраться! А там… Там видно будет.

Это было как разгадывание ребуса, шарады, как увлекательная игра, удовольствие — в свободный час поразмышлять над конструкцией, прикинуть то один вариант, то другой, делать наброски, в которых, однако, выражалась лишь самая общая мысль, общее направление. Но приходил момент, когда надо было приступать к подробным расчетам и чертежам, и Пирогов внушал себе: а поломаю-ка я голову еще над одним вариантом. Что, если, скажем, гидравлический привод?..

Он чувствовал, что уходит от наиболее трудного. Но насколько трудного, не имел понятия. Не имел понятия, каков он, истинный процесс конструирования машины. Он не знал тогда, что мало загореться желанием конструировать. Более того, мало открыть в себе задатки конструктора — способность увидеть то, чего нет в природе: машины еще нет, а уже видишь ее, знаешь, какова она. Всего этого очень мало. Ты положи на бумагу то, что видишь. Положи в деталях, до каждой гаечки. Каждую рассчитай и вычерти. И не один раз, потому-то из множества вариантов надо установить лучший. Чертить, чертить и чертить, вычислять, вычислять и вычислять. Песчинка к песчинке.

А Пирогов знай упивался процессом обдумывания. Полусознательно обманывал себя, малодушничал, уступая лени.

Он и Злата были в кино. Сеанс окончился, цепочки людей в рядах кресел медленно потекли к проходам, и тогда Пирогов обратил внимание на молодую женщину и девочку лет пяти. Оставшись на месте, женщина помогала девочке одеваться. Было поздно, у девочки слипались глаза, но она не капризничала, в полудреме механически просовывала руки в рукава пальто, которое держала мать, механически поднимала голову, когда мать завязывала у ее шеи тесемки шапочки… В памяти Пирогова не сохранилось, в каком кинотеатре это было, что за время года стояло, как назывался фильм и о чем он, но тех двоих он запомнил, видимо, навсегда. Странные проделки памяти. Почему одно она не бережет, а другое заботливо откладывает в свои отсеки? Все словно вчера: пустеющий зал кино и в нем, как островок, те двое; мысли о них — мать еще совсем молодая, но нет у нее, видимо, никого, кроме дочери, даже не на кого оставить ребенка, а в кино хочется, ах как хочется, все вокруг ходят! Люди, люди, почему происходит такое?!.. И боль, возникшая тогда, удивительная боль, возвысившая душу, — она тоже свежа, будто все было вчера… Придя домой из кино, Пирогов сел работать. Уложил спать Злату, укрыл потеплее сына и, ничуть не насилуя себя, приступил к делу. Таким вот неожиданным образом случился перелом.

Одиннадцать лет минуло с тех пор. Если бы он знал! Какая элементарная, безобидная на первый взгляд задача, а одиннадцать лет минуло. Крепкий чай, погасшая трубка во рту — курить он выходил в коридор, — черный полушар пластмассовой настольной лампы, опущенный низко к бумаге, чтобы свет не тревожил жену и сына. Сколько раз казалось, вот оно, окончательное решение проблемы. Вот оно: еще рывок — и победа!.. И снова разочарование: не то, не так.

Желание оказать Пирогову всяческую помощь изъявила коллега по управлению дороги Ксения Зорова, она же соседка по дому, друг семьи Пироговых. Союз был недолгим: неудачи Пирогова охладили Зорову.

А он не отступал. Только отдалился от коллег. Ни на минуту не задерживался после окончания рабочего дня, тотчас закрывал стол, быстро уходил, чтобы сесть за другой стол — тот, что дома; не участвовал в перекурах или тех обычных коротких разговорах, которые возникали в коридорах управления или на лестничной площадке.