Красногрудая птица снегирь

Одиннадцать лет. Семь здесь, в Ручьеве. Теперь уж и Баконина — именно по его вине Пирогов четыре года спустя после несчастья в бригаде Николаева расстался с управлением, со Старомежском, — уж и Баконина нет в Ручьеве: он главный инженер на одном из отделений той же Средне-Восточной дороги. Вместо него на Сортировке Алексей Камышинцев, муж Ксении Зоровой. До перехода в экспериментальный цех Пирогов работал под его началом.

Семь лет в Ручьеве — изрядный кусок жизни. А с башмаконакладывателем связано одиннадцать лет. За это время было, наверное, не менее одиннадцати различных по своей авторитетности комиссий и не менее одиннадцати раз выносились заключения, в которых вслед за кисло-сладкими, либо за официально суховатыми, либо за горячими словами одобрения идеи следовал перечень несовершенств конструкции. Нынче Пирогов ждал только признания. Это было ожидание победы, к которой он шел через жертвы и адский долголетний труд. Нынче он был уверен: башмаконакладыватель доведен до конца, до точки.

В день приезда комиссии была продемонстрирована работа всех узлов полуавтомата. Закончили вечером, а на другой день утром один из членов комиссии словно бы между прочим сообщил, что их председатель уехал ночным поездом. «Как?!» — произнес пораженный Пирогов. А может быть, это его «как?!» было лишь немым внутренним вскриком. Член комиссии продолжал бодро излагать, что заключение почти готово, осталось лишь кое-что уточнить, что члены комиссии прекрасно справятся без председателя, что достигнутое Пироговым трудно переоценить, но нужна кое-какая доводка, некоторые частности… а Пирогов чувствовал, как ему стало трудно дышать, как тесно, жарко и тошно сделалось внутри, распирает грудь, распирает горло и по лицу ползет холод.

«Одно к одному…» — снова произнес Пирогов, подходя к Сортировке, но тотчас подумал, что нет, все же это не так: одно одному не ровня. Перед угрозой, нависшей над Златой… Только бы Злата!..

…Сейчас, после того как он прошел несколько кварталов от дома до станции, мысли его были уже не столь беспорядочны. Но бог мой, если бы она могла принести облегчение, эта вновь обретенная способность управлять своими мыслями и воспоминаниями!

КАМЫШИНЦЕВ

I

Сначала ему позвонил коммерческий директор химкомбината — заместитель генерального. Начал нахраписто: «Алексей Павлович, друг бесценный, чего вагоны не подаешь?»; потом изумление, даже оторопь: «Как это — не дашь?»; угрожающе: «Ты что, хочешь остановить наши заводы-клиенты?»; дипломатично: «С Бакониным мы всегда находили общий язык». Наконец, когда Камышинцев сказал упрямо: «У вас две с половиной сотни неразгруженных вагонов. Больше не дам ни колеса», — коммерческий вякнул: «Ну смотри!»

А через полчаса позвонил генеральный. Сам. В Ручьеве его частенько именно так и звали — «сам». Впервые позвонил Камышинцеву. Обычно любые переговоры с железнодорожниками он вел не ниже, чем на уровне начальника отделения дороги.

Он не пытался сломить. Задал несколько вопросов, выслушал объяснения — ни в том, ни в другом у него, в сущности, не было нужды — и сказал со спокойной улыбкой в голосе:

— И позиция у тебя… — он запнулся, видимо, забыв фамилию Камышинцева, и, может, посмотрел на календарь или какой-нибудь листок бумаги, где эта фамилия была записана, — …у тебя, Камышинцев, правильная, и держишься ты правильно, а вагоны все-таки дашь.

Теперь оставалось ждать звонка «папы». Он позвонит — в этом нет никакого сомнения, — напустится на него, Камышинцева, и велит дать вагоны. «Папа» будет в своем репертуаре.

Камышинцев и предположить не мог, что общепринятое в отношении Веденеева — «папа» — он будет произносить с такой ядовитой иронией. Пожалуй, он жаждал звонка, жаждал получить злое удовлетворение — убедиться, как начальник отделения опять славирует.

Но зачем все-таки звонил ему, Камышинцеву, «сам»? С чего этот пируэт?

…В углу на специальной подставке развернутым строем стояли знамена. Кабинет был просторен, и это позволяло установить знамена вот так широко, торжественно.

Камышинцев привык к ним, обычно не обращал внимания на них, тем более что в их строю вот уже долгое время ничего не менялось. Но сейчас он пробежал глазами на первой странице свежего номера «Гудка» перечень предприятий транспорта, награжденных переходящими знаменами и премиями, — пробежал не потому, что станция Ручьев-Сортировочный могла быть в этом перечне — какое уж там знамя, какая уж там премия! — а просто потому, что надо же быть в курсе, и, пробежав сообщение, невольно посмотрел в тот угол кабинета, где стояли знамена. Яркий, праздничный строй их словно обжег его. Камышинцев отвернулся.