Красногрудая птица снегирь

— А ты, значит, пощадила? Хранила в тайне? Чудачка, ведь рано или поздно…

Ксения промолчала.

Она понимала, что вряд ли Пирогов способен сейчас говорить с Бакониным еще о чем-либо, что, вероятнее всего, он хотел бы, чтобы его оставили одного. Им надо уйти: и ей, и Баконину. Они могут уйти. Вместе… Прежнее волнение пробудилось в ней.

Баконин тоже сознавал, что Пирогов хочет остаться один, что сейчас бессмысленно говорить не только об использовании привода башмаконакладывателя, но и о других куда более важных предложениях, с которыми он, Баконин, пришел сюда. И все-таки он продолжал сидеть, будучи не в силах оставить Пирогова одного. Баконину казалось, что еще можно сказать какие-то слова, которые утешат, будут поддержкой.

Ксения поднялась:

— Я, пожалуй…

Пирогов согласно кивнул. Он сделал это так поспешно, с таким открытым выражением того, что его удовлетворяет ее уход, что и Баконин выпрямился, невольно приготовившись встать. И все же он не встал, и тогда Пирогов посмотрел на него с такой досадой и нетерпением, что Баконину ничего не оставалось, как подняться…

Пирогов жил на боковой тупиковой улице, но сегодня здесь было оживленно. В середине ее стоял роддом — улица так, без обиняков, и называлась: Родильный тупик, — и по случаю субботы возле него собралось много посетителей. У окон первого этажа шелестел тихий разговор. Мужья ухитрились забраться к самому подоконнику — натаскали откуда-то кирпичей. Посетители же, которые пришли к роженицам, стоявшим у окон на втором и третьем этажах, что-то кричали, подкрепляя слова жестикуляцией… Солнечный теплый день, радостное оживление людей, пришедших к роддому, счастливые улыбки рожениц — все это слилось воедино.

— Хватит вам, Михаил Сергеевич! Не вы — так кто-нибудь другой. Забудьте! Хватит!

— Да, конечно. Что уж теперь…

— О чем вы еще собирались Пирогову?.. Впрочем, не вовремя вы. У него сейчас столько серьезных осложнений… Но я, кажется, догадываюсь: собираетесь снова увезти его с собой? Умыкнуть, как тогда, в Старомежске?

— Вы ясновидящая как всегда. Отпустите?

— Узнаю Баконина: сразу быка за рога.

— Времени в обрез.

— Как работается на новом месте?

— Ничего, кручусь. Вторую механизированную горку планируем. Деньги дороге вот-вот спустят.

— Слышала.

Баконин снял плащ:

— Теплынь-то какая.

На нем был серый, отлично сшитый костюм. Рубашка, как всегда, белоснежная. Ксения понимала, что вчера и сегодня, а скорее всего, и ночью он занимался у стариков упаковкой вещей — перетаскивал, поднимал, сколачивал, увязывал… Но вот он вышел на люди, и словно бы ничего такого не было… И все это — прекрасный костюм, белоснежная рубашка, галстук, блеск густых черных чистых волос, — все это часть самой сути его: чистотой, кружащим голову запахом чистоты пронизано все существо этого человека.

— Как же насчет Пирогова? — спросил Баконин. — Если я его уговорю, препятствий чинить не станете?

«Что ты все о нем, о нем!» — воскликнула Ксения мысленно.

— Михаил Сергеевич, вам не кажется, что вы его несколько переоцениваете? Согласитесь, на фоне нынешних поразительных открытий, технических чудес… его поделки…

— Без Пироговых не было бы Циолковских, Королевых, Курчатовых… Вершины пирамид не вырастают из ничего. Кроме того, Пирогов особый вид созидателя: воинствующая доброта. Я бы сказал — атакующая… Ну, а если с точки зрения практики дела…

Ксения остановилась и, откровенно игнорируя то, что он говорил, прерывая его, спросила:

— Когда вы едете?

— Пока трудно сказать.

Баконин посмотрел на свою спутницу и тотчас отвел взгляд. Оттого ли, что на душе скребли кошки — надо же было ляпнуть у Пирогова, такую весть обрушить на человека, — оттого ли, что Зорова с удивительным безразличием отнеслась к происшедшему там, у Пирогова, Баконин чувствовал, как в нем растет странная, неожиданная неприязнь к ней. Бывает так: под влиянием момента опрокидывается, летит кувырком то, что жило в душе теплым тревожным кусочком. Сейчас все раздражало, все отталкивало в Зоровой: ее подтянутая фигура и высокая грудь, манера держаться, как-то слишком спрямив себя и вскинув голову, отточенные, холодно-правильные черты лица… Все, все в ней утратило былое очарование. А ведь прежде!.. Что это такое было? Влюбленность? Увлечение? Кто знает? Но разговаривать с нею, смотреть на нее всегда доставляло наслаждение. Волновало.

— Забираю стариков: вроде бы Галя начинает наконец приходить в себя, осваивается там у нас.

«Какая еще Галя? — не поняла в первый момент Ксения. — О ком он?.. Ах да!..» Впервые при ней он назвал жену не по имени-отчеству, а так вот — Галя.