Красногрудая птица снегирь

Ему нужен был Пирогов. Позарез. Может, даже нужнее, чем в тот момент, когда Баконин перетащил его в Ручьев из управления дороги, понимая, как поможет Сортировке изобретательский талант Пирогова. Но сейчас Баконин связывал с Пироговым реализацию идеи такого размаха, что дух захватывало. В масштабе всей Средне-Восточной дело. Все отделения включались в орбиту. А если осуществится, то пойдет по другим дорогам страны. Непременно. Важно начать… Но инженеры в службе движения — у Готовского — указали на уязвимое место в технологической цепи. Баконин сам видел его и все-таки был убежден, что идея уже сейчас практически осуществима. Да, есть слабое место, но его можно укрепить в процессе реализации замысла. Начинать надо, начинать! Готовский же и ноды не то чтобы отвергли идею, а затеяли волынку: устрани изъяны, вот тогда… Устранить мог Пирогов — придумать конструкцию для того звена технологической цепочки. Он мог сделать это и здесь, в Ручьеве. Но еще лучше, если Пирогов переберется к нему, Баконину. Сегодня, идя к Пирогову, Баконин верил — уговорит, увезет. Ну, не тотчас, разумеется. А хорошо бы и тотчас. Дело не терпит, как не терпел и сам Баконин. И вообще ему не хватало Пирогова. Порой он испытывал то чувство крайней досады, какое может испытывать рабочий, у которого нет под руками необходимого инструмента. Ну как если бы надо было что-то паять, а паяльной лампы нет. Ее держат другие руки, в других руках полыхает огонь. И может, используют-то они его, этот огонь, плохо. Не туда, куда нужно, направляют пламя.

Баконин шел по улице, именуемой Железнодорожная. Он хаживал ею бессчетное число раз, когда жил в Ручьеве. Начались особо примечательные кварталы ее — пять домов и для станционников удалось ему построить здесь. Ох и наполучал он за эти дома синяков!.. В первом квартале — в той половине его, где сейчас стоят дома военного ведомства, — прежде были бараки. Три единственных сохранившихся к тому времени в городе барака. Они смотрели на Железнодорожную торцами. К крылечкам, вросшим в землю, подступали лужи. Стены до окон подперты завалинами из земли — для утепления. Бараки были тем более грязны, безобразны, что об их виде никто не беспокоился — обречены на слом. Но шел долгий спор между Бакониным и военными: кому строить дома на месте бараков. Вооруженные силы победили. Но это уже без него. Теперь здесь стояли два таких же, как у станционников, пятиэтажных дома. Новеньких. Еще не совсем выветрился запах краски и известки. И асфальт на тротуаре черный — не успел обесцветиться на солнце… Баконин миновал эти два новых дома. Дальше уже все свое. Конечно, он возвел не бог весть какие архитектурные шедевры. Сейчас это в глаза бросалось: панельные коробушечки. Балкончики будто курятники. Минуют годы, и, чего доброго, эти дома и сотни их близнецов в Ручьеве снесут, как те бараки. Со временем каждый дом будет произведением искусства. А сегодня дай необходимое. Не до эстетики. Черта ли человеку в архитектурных уникумах, если у семьи на все про все десять квадратных метров!.. У Баконина потеплело на душе: вот они, его дома. Два здесь, три дальше. Живут люди. Живут в домах, о которых он с сознанием своей правоты и победы мог говорить — мои, баконинские.

Антигосударственная практика, беззаконие, торгашеские сделки, афера, преступные действия — какие только слова не обрушили на него. По нарастающей. Когда шел на это заседание, держал голову прямо. И на заседании, хоть и бухало глухим колоколом сердце, не сник, не пал духом, но подумал: похоже, на этот раз снимут. Ну и пусть их! Баконин проявит себя на любой работе и где угодно. Только бы не суд!.. Обошлось строгим выговором с последним предупреждением. Выручил Марк Денисович Долгушин, бывший начальник политотдела дороги. К тому времени политотделы ликвидировали, Долгушин был заместителем начальника дороги… «С последним предупреждением», потому что Баконин уже имел строгача за строительство Дворца культуры. Хотя и громкая, но давняя история; строгач успели снять, но на том заседании напомнили. В перерыве Баконин стоял один у окна, в приемной, и смотрел на улицу. Кто-то тронул его за плечо. Баконин обернулся — Долгушин. «Ничего, Миша, крепись!» С Долгушиным были еще кое-кто, смотрели с таким состраданием, будто Баконин стал калекой. «Да вы что? — выдохнул он. — Вы что! Дома-то есть! Стоят дома-то, заселены. А на остальное мне!..»