Красногрудая птица снегирь

— Я насчет твоего главного, Алексей Павлович. Придется отпустить. На серьезное, важное дело идет человек. Грех мешать.

Вот так, ни больше ни меньше. Нажали — и полный назад.

Тогда-то Камышинцев и принял решение. Надо уходить. Есть предложение генерального — самое время позвонить ему.

Хорошо, ну нельзя более как хорошо, что генеральный ответил: приезжай. Без оттяжки, без назначения дня встречи.

Путь был не близкий. Комбинат и городок химиков построили в стороне от основной части Ручьева, за массивом леса. С умом расположили.

Когда Камышинцев вошел в приемную, секретарша генерального воскликнула сокрушенно:

— Как нескладно получилось! — Она даже руками всплеснула. — У нас секретарь обкома. Сейчас там. — Кивнула на дверь кабинета. — Нагрянул в Ручьев раньше, чем ждали.

— Так я в следующий раз, — тотчас отреагировал Камышинцев.

Ох, слабость человеческая! Вроде бы как решительно был настроен, а услышал слова секретарши — и почувствовал вдруг несказанное облегчение.

— Знаете, я все-таки доложу.

— Что вы? Неудобно.

— Нет, нет, я доложу.

Из кабинета генерального она вышла довольная:

— Пожалуйста!

Нарочитый жест «самого»: чуешь, Камышинцев, как я к тебе — такой гость у меня, а принимаю.

Хозяин кабинета и секретарь обкома сидели в стороне от письменного стола, за длинным столом для заседаний. Они поздоровались с Камышинцевым, генеральный указал на стул и, видимо продолжая прерванный разговор, спросил секретаря обкома:

— И что, уже подписано постановление?

— Да, все уточнено. Создается порядка семидесяти пяти стройуправлений. Площадка — примерно сто квадратных километров. В разгар работ будет осваиваться до миллиона рублей капиталовложений в сутки.

— В сутки?!

— Представляешь, какая ляжет нагрузка.

— М-да-а, есть из-за чего засомневаться.

Они повернулись к Камышинцеву. Генеральный сказал:

— Ну что, Алексей Павлович, будем считать, что ударили по рукам?.. Я доволен. — Заметил секретарю обкома: — Думаешь, почему его к себе сманиваю? Потому что цапается со мной.

— А ты не давай повода, наводи у себя порядок.

— Я и навожу. Гоню в шею своего транспортного деятеля.

— Цапаетесь, а вагоны даете, — бросил Камышинцеву секретарь обкома.

— В том-то и дело, — не дал ответить начальнику Сортировки генеральный, — что на своем стоит.

— Значит, нод дает? Не поддерживает вас, товарищ Камышинцев? Не хочет ссориться с местным воротилой. Это что, характерно для товарища Веденеева? Стиль?

Камышинцев молчал.

— Не хотите заглазно. Понимаю… Впрочем, молчание ваше тоже ответ.

Возвращаясь с химкомбината, Камышинцев задумался по поводу цифр, которые поразили даже привыкшего к масштабам генерального. Вполне вероятно, что эта грандиозная стройка затевается где-то неподалеку от Ручьева. И вполне вероятно, что именно Ручьевское отделение имел в виду секретарь обкома, когда сказал: «Представляешь, какая ляжет нагрузка!..» Ну и бог с ней, с той нагрузкой! Скоро это не будет касаться его, Камышинцева.

II

Официальное чествование «папы» состоялось в конце рабочего дня. Приехали секретарь горкома и председатель горисполкома, директор ручьевских заводов, трестов, управлений. Из Старомежска прислали начальника отдела кадров дороги — зачитать приказ: тут и благодарность за многолетнюю службу, тут и премия в размере месячного оклада. Пурпурная папка, в которую вместе с приветственным адресом был заключен приказ, первой легла на стол Веденеева. Зачитал приветственный адрес своего отделения Баконин. Потом оглашали адреса ручьевцы, стопа папок на столе росла. Она продолжала расти, когда адреса уже не оглашались — слишком много времени это бы отняло, — а лишь подносились Веденееву.

Вечером «папу» чествовали свои. Чаркой.

И словом.

Баконин тоже был приглашен. Считался своим.

Застольные речи походили на пышные венки, которыми увешивали нода. Он выслушивал стоя, не сгибаясь под их весом. От его коренастой фигуры веяло крепостью, голову он держал прямо, и, как обычно, дыбились его еще темные, хотя и поредевшие — с просветом, — волосы. Хмурился, сдвигая брови.