Красногрудая птица снегирь

Баконин недолго пробыл у Камышинцева. Увидел Камышинцева и вдруг растерялся. Как себя вести? Пристыдить? Отругать?.. Словом, встреча вышла неловкая. Баконин испытывал досаду и с трудом скрывал ее. К тому же он спешил. Во всяком случае, он убедил себя, что у него нет и минуты. В одиннадцать надо к Пирогову, да и домашних хлопот не оберешься: как приехал в Ручьев, словно в штопор вошел.

Он заметил, что кабинет странно опустел. Что-то изъяли из него. Очень важное, значительное. Что?.. И тотчас же понял: нет знамен. Баконин похолодел. Отобрали?.. Да нет, чушь! Так не бывает, чтобы отбирали… Сами спрятали? Стыдятся показывать?

Он не удержался, спросил:

— Где же?.. — показал на угол.

— Только что перенесли в красный уголок. Я велел. Коллектива заслуга — там им и место.

«Это уже по моему адресу, — отметил Баконин. — Я, значит, коллектив не уважал».

Но по дороге к Пирогову он подумал, что Камышинцев мог иметь в виду другое: знаменам не место в кабинете именно сейчас… И все равно ты не прав, Камышинцев. Это же малодушие, черт возьми! Да, знамена — укор тебе. Но они еще и призыв. Тоже к тебе, Камышинцев, обращенный призыв. Да, совершена ошибка: не того человека назначили начальником Сортировки. Но коли уж случилось, коли уж вверена тебе станция, Камышинцев, постарайся одолеть себя. Переделаться, переплавиться. И знамена — к этому призыв. И еще: это призыв ко всем людям Ручьева-Сортировочного. В кабинет собираются на каждодневные планерки, совещания. А сколько людей вообще приходит сюда! Целый день один за другим… Наконец, новички, поступающие на работу. Никто из них не минует кабинета начальника станции. Человек входит и видит шеренгу знамен — есть в биографии Сортировки заслуги и победы.

Он обозлился на себя: ты бы Камышинцеву обо всем этом.

Еще когда Камышинцев работал в Старомежске, Баконин кое-что слышал о нем. Порядочный, честный парень. И большой скромник. В конце сороковых годов не пошел на очередную перекомиссию как инвалид Отечественной войны. До этого он получал маленькую пенсию, но его избрали освобожденным секретарем партийной организации, и Камышинцев счел, что ему, партийному руководителю, не пристало получать от государства еще какие-то деньги кроме оклада.

Его всегда избирали на какие-то общественные посты. Был членом профсоюзного комитета всей дороги — дорпрофсожа.

Знал Баконин и то, как о нем самом отзывается Камышинцев: много кричит о себе, саморекламой занимается. Это у Камышинцева тоже от скромности. Хотя сами по себе такие суждения — несусветная чушь. Достиг чего-то — расскажи всем, как достиг. Глупо, черт побери, сидеть помалкивать: мы-де люди скромные. В обязанность командирам надо вменить… Но Камышинцев вот такой.

И если бы только скромность эта излишняя… Исполнитель, а не командир — вот в чем беда. Не хозяин, нет.

Но Камышинцев Камышинцевым. Для Баконина было куда важнее встретиться с Пироговым.

— Мне здорово повезло, что я застал вас здесь, Ксения Анатольевна.

— Повезло? В каком смысле?

— Предложение, которое у меня имеется к Олегу Афанасьевичу…

— И которое вы собираетесь обсудить с ним с глазу на глаз за моей спиной…

Баконин рассмеялся. Прошелся по комнате, потрогал логарифмическую линейку, лежавшую на столе-верстаке. Скользнул взглядом по кульману, подошел к нему ближе, внимательно осмотрел чертеж.

— Все правильно, все правильно. Извините, Ксения Анатольевна, я хотел бы сначала об одной частности. Остальное потом. Хорошо?.. Олег Афанасьевич, но ведь привод полуавтомата можно великолепно использовать в других машинах? Оригинальнейшая конструкция. Ну ладно, пусть обскакал вас этот Чистов. Что поделаешь? Но привод-то…

У Ксении перехватило дыхание.

— Какой Чистов? — произнес Пирогов.

Баконин почувствовал, как у него похолодел лоб. «Боже мой, он еще не знает!.. Запутать? Увести разговор в сторону?.. Поздно. Если бы я не замолчал, не остановился! Теперь поздно».

— Что за Чистов, Михаил Сергеевич?

Баконин сел.

— Какой Чистов? — повторил Пирогов.

— Главный инженер одной дистанции пути на Урале.

— Я не о должности.

Баконин метнул взгляд в сторону Ксении, словно ища ее помощи, в растерянности повел руками.

— Что говорить?.. Я ж уже…

«Точка. Значит, с башмаком точка, — с удивительным спокойствием подумал Пирогов, — И хорошо, что так. И превосходно. — Им овладела холодная, злая радость. — И превосходно! Дело с концом. Избавление. Свобода».

Спросил:

— Его предложение принято? Есть официальные решения?

— Да, приказ министерства об эксплуатационной проверке.

— Вон как! Даже эксплуатационной.

— Да, уже.

— Что ж, его можно поздравить.

— Можно. Даже нужно.

— Пошлю телеграмму на красочном бланке с цветочками. Любопытно только, скажет ли ему о чем-нибудь моя фамилия?

— Кто знает. По-моему, он не подозревал о вашем существовании.

— Молодой?

— Не представляю. Наверно, у него вышло как-то случайно. Озарение. Всплеск. Что называется, подарок судьбы.

— Что у него — пневматика? Гидравлика? Электричество?

— Подробностей я еще не знаю. Да и не все ли равно, Олег Афанасьевич.

— Да, важен конечный результат.

Пирогов повернулся к Ксении: