Красные часы

Когда в конгрессе предложили внести в конституцию двадцать восьмую поправку, во всех штатах устроили голосование. Жизнеописательница посылала электронные письма местным представителям в сенате. Ездила на протесты в Салеме и Портленде. Жертвовала деньги Федерации планируемого родительства. Но не особенно волновалась. Ей казалось, это просто политический цирк, консервативное большинство в сенате играет мускулами и выслуживается перед новым, помешанным на зародышах президентом.

Тридцать девять штатов проголосовали «за». Три четверти населения. Читая новости с экрана своего ноутбука, жизнеописательница вспоминала слоганы, которые видела на митингах протеста («Руки прочь от моих яичников!», «Не лезьте в мое тело!»), онлайн-петиции, посты знаменитостей. Невозможно было поверить, что поправка о личности прошла, когда против нее выступало столько народу.

Хотя не верить было глупо. Она же знала (она преподает историю, а учителя истории обязаны такое знать), сколько кошмарных законов принималось против воли огромного количества людей.

Конгрессмены утверждали, что, раз аборты теперь запрещены, появится больше детей для усыновления. И если запретить ЭКО, это никому не навредит, потому что те, у кого матка работает не так, как надо, или не такая сперма, смогут усыновить вновь появившихся детишек.

Но получилось, конечно, совсем иначе.

Она доедает ананас.

Допивает воду.

Говорит своим яичникам: «Спасибо вам за ваше терпение и за яйцеклетки».

Говорит своей матке: «Будь счастлива».

Говорит своей крови: «Здоровья тебе».

Своему мозгу: «Живи и радуйся».

Звонит телефон.

– Здравствуйте, Роберта, – это сам Кальбфляйш, хотя обычно звонит медсестра.

– Здравствуйте, доктор.

Может, он сам позвонил, потому что на этот раз новости хорошие?

Жизнеописательница стоит, прислонившись спиной к холодильнику. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.

На холме дрожат на ветру ветки елей.

– Мне очень жаль, но результат анализа отрицательный.

– Ясно.

– Понимаю, вы разочарованы.

– Да.

– Ну, просто шансы у нас были неважные, вы же понимаете, – золотой доктор прочищает свое золотое горлышко. – Мне вот интересно… Вы иногда… Скажем так, путешествуете?

– Во Флориду летаю, повидать отца.

– Я имею в виду заграницу.

Полететь в отпуск развеяться?

Да пошел! Ты!

Минуточку.

Нет.

Он имеет в виду нечто другое.

– Так вы мне советуете в связи с моими… трудностями поехать… куда-нибудь, где официально можно сделать ЭКО? – говорит жизнеописательница, запинаясь.

– Я ничего вам не советую.

– Но вы же только что сказали…

– Я не могу давать вам советы, которые противоречат законодательству и из-за которых я могу лишиться медицинской лицензии.

Получается, она, сама того не ведая, все это время общалась с живым человеком?

– Роберта, вы меня поняли?

– Кажется, да.

– Ну и хорошо.

– Спасибо вам за…

– Хороших вам выходных.

– И вам, – она вешает трубку.

Рассеянно теребит кухонное полотенце, висящее на дверце духовки.

Смотрит на колышущиеся зеленые волны на холме.

Может, Кальбфляйш действительно искренне верит, что у нее есть деньги на заграничные путешествия.

«Сходи в душ», – говорит жизнеописательница самой себе.

Но ей так тоскливо, что в душ идти нет сил.

* * *

Она хотела изучать морской лед, который

вначале похож на холодный снежный суп

Гарри Рэтрей, шотландский гувернер, ничего не знал о

на волнах образуется корка, которая может выдержать вес тупика толщина которой может превышать человеческий рост

может сжать в тисках, сдавить

             сокрушить

             корабль

                                       так тоскливо

Дочь

Пока они пишут контрольную, Ро/Мисс как-то странно трет пальцами виски. Трет и трет. И глаза закрыла. У нее голова разболелась? Папа говорит, что Ро/Мисс из радикальных левых, но дочь с ним не согласна: Ро/Мисс просто умная. Умная старая дева. Если сказать при ней «старая дева», тут же услышишь лекцию на тему: «А в чем отличие между старой девой и холостяком? Почему коннотации разные? Вот так, ребятки, и устроен язык!»

Ведьма – тоже старая дева. Она храбрая, хладнокровная и не стала бы переживать из-за какой-то там Нури Визерс. На месте дочери ведьма бы не плакала, что Эфраим ушел к этой угрюмой размазне, Джин Персиваль либо наплевала бы, либо отомстила. Сварила бы зелье, от которого у Нури онемели бы до конца дней кончики пальцев. Тогда она в старости ослепнет и не сможет читать по Брайлю.

Только вот в тюрьме зелье не сваришь.

– Все закончили? – спрашивает Ро/Мисс. – Кто не закончил, все равно сдаем.

В газете писали, что ведьма навредила жене их директора.

– Эш, положи ручку. Давай сюда свою работу. Немедленно!

Вот только она совсем не похожа на человека, который может кому-нибудь навредить.

А в тюрьме женщинам тампоны дают? Может, Джин Персиваль их с собой не взяла. А если у них нет нужного размера? Допустим, у нее супер-плюс, а ей дадут тонкие?