Красные искры света

Это простое слово поразило стеклянной молнией, вонзившейся в грудь и осыпавшейся сверкающими осколками. В солнечном сплетении сделалось обжигающе холодно, а потом так же обжигающе горячо. Даже дышать стало тяжелее.

– Ты во всем винишь себя, – продолжал Зарецкий. – Так же, как и я. В том же, что и я, – поправился он.

«Замолчи, – хотелось сказать ему. – Хватит нести чушь».

Но я молчала.

– Сначала я думал, ты винишь себя в том, что случилось. Но я оказался не прав. Понял, что ты, как и я, винишь себя в том, что не смогла изменить это. Я не виноват в том, что сделала Даша. Но я всегда знал, что мог предотвратить это. Мог пойти с ней, а не на футбол. Мог удержать ее дома. Мог хоть что-то сделать. Но не сделал. Осознание этого преследует меня до сих пор. Ты такая же, как я, – повторил он.

Ярослав на миг закрыл лицо руками – своим, не моим жестом. И я почувствовала, как сердце стало биться чаще – из-за его слов.

– Я часто вижу сны, в которых пытаюсь оставить Дашку дома. Но еще чаще – что нахожу ее. Вновь и вновь.

С его губ вырвалось непечатное выражение – от переизбытка эмоций.

– Я тоже видела его, – проговорила я тихо, вспоминая это жуткое сновидение, в котором кровь разливалась рекой и подползала к кедам, в которых я была.

– Тебе снятся мои сны? Я так и думал. Мы слишком похожи. Кто ты, Настя? – вновь задал он странный вопрос. – Ты знаешь обо мне то, что почти никто не знает. Я решил, что могу доверять тебе. И я хочу, чтобы ты доверяла мне.

В его голосе была необычайная мягкость.

Во взгляде – решимость. Не моя, чужая. Его решимость.

И я сдалась. Поняла вдруг, что больше не могу.

Все то, что я не могла никому рассказать много лет, стало известно ему, тому, кого я терпеть не могла. Не знаю, как это случилось.

Мы просто сидели на диване – он с подушкой на коленях, а я с абсолютно прямой спиной. Ярослав слушал внимательно, не отводя глаз от моего лица, а я говорила – тихо, размеренно, невидящим взглядом смотря в окно, в котором виднелся кусок синего неба и золотистые макушки деревьев.

Меня охватило странное чувство – меланхолия вперемежку с отстраненностью. По венам разлилась осень, а к сердцу прибило золотые и багряные листья.

Осенью открываются все секреты.

Осень приносит умиротворение и покой.

Осени чуждо притворство – дожди смоют все лишнее, ненужное, старое.

В осени есть свое очарование – в каждом падающем листе, в каждом прощальном крике птицы, в каждом солнечном луче, имеющем удивительно медовый свет.

Я любила осень, но не знала, что моя любовь начнется с осеннего неба. Безоблачного и густого, как на детской картинке.

Глядя на это удивительное небо, я не понимала всех тех чувств, что испытывала – просто говорила, пересказывала свою жизнь так, словно это была жизнь чужая. Я как будто пересказывала сериал, конец которого так и не посмотрела.

Я рассказала все. Без лишних описаний и объяснений, не заостряя внимание на своих переживаниях. Просто рассказала Ярославу Зарецкому о себе. Рассказала то, о чем не знали мои друзья, мои единственные близкие люди.

Закончив, я замолчала и перевела взгляд на Ярослава. Мне казалось, что он начнет задавать вопросы или смеяться, или даже жалеть меня, но он поступил иначе – я не смогла спрогнозировать это. Яр убрал подушку, взял меня за предплечье и потянул к себе – так, чтобы моя голова оказалась на его коленях, расставленных по-мужски широко.

– Это такая ерунда, Мельникова, – только и сказал он. И добавил с какой-то нежностью: – Ты такая глупая…

– Они не хотели принимать меня. Я всегда была чужой. Незаконнорожденная дочь. Подкидыш. Отвратительное создание.

Я почти услышала в голове голос Риты и поежилась. Ярослав, словно почувствовав это, взял меня за руку.

– Ты был прав. Я не виновата в том, что я – такая. Чужая. Дочка лишь по документам – чтобы не скомпрометировать их семью. Но я виновата в том, что не смогла их заставить принять меня. Я все делала для того, чтобы быть хорошей. Училась «на отлично». Участвовала в олимпиадах. Изучала языки. Играла на фортепиано. Играла в теннис. Во всем старалась быть первой. Но они не принимали меня. Чем больше я старалась, тем сильнее мачеха отталкивала меня. И тем больше не замечал меня отец.

Я прикрыла ставшие болезненными глаза. И из-под ресниц покатилась слеза – не по щекам, а к виску.

– Я очень старалась. Изо всех сил. Правда. И не понимала, почему я оставалась для них чужой? Мои сестры были хуже меня. Хуже учились, не получали наград и грамот. Но их любили. А меня – нет.

За первой слезой покатилась вторая, третья… Я не могла контролировать их. А они все катились и катились – медленные и горячие.

– В детстве я думала, что это ошибка. Я попала в эту семью по ошибке. Моя мама жива и живет вместе с папой где-то в другом месте. Когда мне было лет шесть, я представляла, что мои мама и папа – это мой дядя и его жена, – вдруг призналась я. – Они были очень красивые, очень уверенные. Им не было до меня дела, но я этого не понимала… Смешно, да?