Красные камзолы II

— Веревка убережет если сани опрокинутся. Не придется до самой весны все рассыпавшееся монетки в снегу искать. Давай, делай. Не раскисай, Рожин! Ты же опытный обозник, нешто не довезешь мальцов до Пскова?

— Дурость все это. Блажь юношеская. — донеслось в мою сторону от костра.

Поворачиваюсь. Ба, а это все тот же дерзкий! Все никак не уймется.

Делаю шаг в его сторону и делаю приглашающий жест:

— Продолжай.

Продолжает:

— В ночь людей вести — просто сгубишь всех. И сами сгинем, и серебро твое метелью занесет так, что никто уже никогда не найдет. Ни себе ни людям. Дурость творишь по малолетству.

Спину выпрямил, смотрит прямо в глаза, с вызовом. А что его коллектив? А его коллектив… вон, двое сучья ломают под присмотром Еремы да в костер кидают. Четверо под руководством Никиты разминаются. Двое вместе с Алешкой помогают возницам полозья смазывать. Оставшиеся шестеро вроде бы и рядом с ним, но как-то неуверенно, головами по сторонам крутят. Нет такого, как там, у ворот, единой кучкой. Может, устали. А может и… Ладно, что уж теперь. Давай уж сойдемся лоб в лоб, пока кто-нибудь из нас не сдаст назад.

— Вот как. Ну так я ж тебя не держу. Пока во Псков не прибудем — ты птица вольная. Можешь идти.

Тот криво усмехнулся:

— Ну что, братва…

Я его резко прервал:

— Ты можешь идти. За других не говори, они вон, делом заняты. Ты лодырь, ты не нужен. Иди.

Мужики в недоумении закрутили головами, переглядываясь. Это каким они делом вдруг заняты? Но результат этой секундной заминки есть, между дерзким и остальными появился зазор. Крохотный и во многом случайный — но зазор.

— И пойду. Заночую в деревне вон там — кивок в сторону Печор — а потом дойду до Пскова и скажу, как вы все впустую сгинули из-за…

— Иди! — я повысил голос и оскалился.

Двое монастырских дернулись было в его сторону, но уперлись в тяжелый, исподлобья взгляд тощего Еремы и остановились.

Мужик махнул рукой, развернулся и сделал пару шагов прочь. Но решил все-таки оставить последнее слово за собой:

— Но я тебе это еще припомню!

Да-да, конечно. Он не хочет уходить один. Солдаты по одному не ходят. А чего он хочет — так это продолжить беседу и довести конфликт до логического завершения. Чтобы, значит, самому было понятно как встречать завтрашний день.

— Иди! Запомнит он, ишь ты. Памятник!

Тот дернулся, повернулся спиной и сделал несколько шагов в сторону копощащегося в снегу Степана.

Я спокойно взял из рук Никиты мушкет — мой-то остался в санях. Без присмотра — мелькнула истеричная мысль. За такое отношение к оружию надо палок всыпать! Спокойно приложил приклад никитиного мушкета к плечу и щелкнул курком на полувзвод.

Дерзкий остановился. Я потянул курок дальше, на боевой взвод. Толпа мужиков у костра вдруг заволновалась, зашепталась. Никита побледнел и отшатнулся от меня.

— Болтать команды не было! — взвился в морозный воздух яростный крик Еремы. Щелкнул кнут и вчерашние ланд-милиционеры, ненужные монастырю забияки и хулиганы вдруг на мгновенье стали толпой растерявшихся крестьян.

Мужик плавно обернулся. Глаза его смотрели прямо в ствол мушкета. Шепот Никиты «ты шутишь?» и такой же тихий шепот Еремы «этот может и пальнуть, я его в бою видел».

Пауза в несколько стуков сердца. Только отблески костра пляшут в его глазах.

Памятник медленно наклонил голову на малую долю кивка. Тихо прошептал:

— Виноват, господин капрал. Больше не повторится.

Я аккуратно подвинул курок, снимая его с боевого взвода. Дернул щекой, стряхивая с лица какой-то прилипший ко рту хищный оскал. Блин, кажется, на щеке слюна замерзла. Весь образ испортила, гадина.

— Раздели своих людей на семерки, Памятник. Утром познакомлю тебя и всех твоих с новым домом. Слышишь? Всех.

Отдаю мушкет Никите. Привал окончен, пора ехать.

* * *

Ланд-милиционеров тесно, в обнимку, рассадили в первые и последние сани. Средние, те, что с сундуками, остались для меня и моих бойцов. На передних санях рядом с возницей уселся Никита. А на последних из наших — никого. Сбегут мужички — да и пес с ними, пусть бегут.

Карпыч и другие возницы придумал что-то вроде жаровни с нагретыми в костре камнями. Ее поставили в самый центр и плотно обложили телами монастырских. Сверху мужиков закидали всем что есть — рогожа, мешки, мой тулуп, запасной драный армяк, который любящий уют Рожин использовал себе как подстилку. Вроде нормально. Полозья смазаны, костер тушить не будем. Некогда, да и незачем.

— Теснее, теснее обнимайтесь, православные! А кто с людьми не обнимается — тому Снежная Королева невестой будет!

Поехали.

Ночь и правда была светлой. А мороз крепчал. Или это в нас тепло заканчивается? Карпыч посмотрел на восходящую луну, окутанную заметной туманной дымкой.

— Будет метель, господин капрал. Как есть будет. Хорошо зарядит.

— А как по метели сани с таким грузом ездят?

— Дурной? — изумленно покосился на меня возница. Потом осекся и уже полушепотом — Прощения просим, господин капрал.

Мы уже миновали Таилово и вывернули на Рижский тракт, когда откуда-то издалека донесся истошный вопль и заполошные крики.