Красные камзолы II

— Совсем ты мои уроки забыл, крестничек. Вот откуда в монастыре дьяк? Дьяк — это, я тебе скажу, статский чин. А у монашества, да еще и у черного, казначея называют «отец келарь». Таких простых вещей не знаешь, а еще про кормежку полка берешься рассуждать, — Ефим положил ложку на стол и, сдержанно жестикулируя, принялся объяснять: — Вот сам посуди, сколько там того серебра? Пять тысяч рублей? Во Пскове месяц жизни солдата обходился артели в пятьдесят копеек. А в Лифляндии по тамошним ценам — уже, считай, рубль с полтиной. Коня кормить здесь, на псковщине — два рубля в месяц. А там, вдоль Двины — уже целых четыре выходит. Вот и посчитай сам, сколько это в серебре если провиант брать тут, и сколько — если брать там. Да еще учти, что в полку нас без малого две тысячи душ. Смекаешь?

Фомин поднял бровь и с иронией произнес:

— Я смотрю, Ефим, на тебя уже дядька Архип повлиял? Говорил я тебе — не стоило его на поруки брать. Аукнется еще.

— А что в итоге с Архипом-то решили? — спросил я.

Почему-то фигуру Архипа последние недели обходили молчанием. Даже Федька Синельников, неутомимый разносчик слухов — и тот болтал о чем угодно, только не про опального солдата.

Ефим с Фоминым странно переглянулись. Крестный тут же принялся сосредоточенно жевать, а Фомин отхлебнул горячего чая из кружки и поморщился:

— Все-таки ерунда эта копорка. Жора, ты бы лучше поспрошал бы там у своих — Фомин указал пальцем на потолок — где бы нам по пути если не кяхтинского, так хотя бы кантонского чаю найти, а? Будет тебе за то наша с Мартином Карловичем благодарность!

— Сбитень пей! Он тоже целебный, — проворчал Ефим.

Ясно, понятно. Не мое дело, значит. Ну, не очень-то и хотелось. Никого не казнили — и то ладно.

Скрипнула дверь и в дом вместе с облаком пара вошел здешний деревенский староста. Стащил с головы шапку, перекрестился на красный угол и, подслеповато щурясь, подошел к нам.

— Доброго вечеру, служивые.

— И тебе здравствовать, мил человек. Садись вот, поужинай с нами чем Бог послал — ответил ему Фомин.

— Благодарствую. Уже отужинал, — отказался тот — Я к вам чего подошел-то?

Мы все трое вопросительно вскинули бровь. Все-таки мимика ундер-офицера Фомина заразна. Ладно я, у меня это возрастное — чужие привычки перенимать. Но Ефим-то чего?

— Так это… Ночь уже, значит. Мы сейчас рогатки ставить будем, чтобы вы знали, значит. И это… раз уж вы тут на постой встали — стало быть, ваш человек с билом ходить будет? Или мне все же своих выводить?

Било — это такая доска или железка, по которой стучат колотушкой. В каждой деревне есть большое било — бюджетная замена дорогому сигнальному колоколу — и малые, переносные. С малым билом каждую ночь по деревне ходит человек и стучит. Зимой в лесу холодно и голодно, всякий зверь тянется к деревне, к теплу. А хищники еще и на запах скота идут. Резкий звук била, как правило, отпугивает дикого зверя. В деревне по ночам нет тишины. Если вдруг в деревне тихо — это верный признак того, что случилась какая-то неприятность.

Да и вообще на ночь оставлять деревню без присмотра — плохая идея. Топят ведь по-черному, мало ли что? А так можно и пожар вовремя углядеть, или наоборот, если у кого дым идет не как надо — так может, они там угорят сейчас все…

В Лифляндии я такого не замечал. То ли там хищного зверя в лесах давно повыбили, то ли другая культура, то ли просто летом другие порядки…

Фомин кивнул старосте, быстро допил чай из кружки и поднялся.

— Серов, за мной.

И кто бы сомневался? Ну ладно, пойдем, посмотрим, где тут с билом ходить и что на ночь рогатками перегораживать.

— А что, отец, места у вас здесь спокойные? Разбойники не шалят по ночам? — спрашиваю просто так, поболтать по пути.

— Да всякое бывает! — охотно отвечает староста, — Вот, к примеру, пару недель тому назад было. Посреди ночи вдруг слышу — свист, улюлюканье, пальба! Какая-то шайка варнаков прямо ночью по тракту шла, а за ними целый отряд военных. В погоню, стало быть. Уж не знаю чем там у них дело кончилось, но страху натерпелись — жуть!

— Правда? А чего страху натерпелись, если они мимо шли?

— А ну как лиходеи деревню подпалят мимоходом? Им же это раз плюнуть! Просто так, чтобы удаль свою показать! Кто знает, чего они там себе думают?

Фомин отдал нужные распоряжения и я пошел поднимать дюжину своих, выставлять рогатки где указано. Староста еще оправдывался — мол, если они сами своими рогатками тут все переораживать будут — вдруг мы подумаем, что это бунт? Ага, обязательно так и подумаем, конечно. И деревню подпалим, как же без этого.

В середине деревни, там, где каптернамус Рожин составил сани ротного обоза, ходила караулом пара солдат из капральства Силы Серафимовича.

О, знакомые все лица!

Подхожу и приветствую одного из солдат:

— Как дела, Памятник?

Думал, после той ночи он будет на меня волком смотреть. Зло затаит. Я ж его тогда чуть не пристрелил.

К моему удивлению, Памятник мне улыбнулся. Искренне. Странно было видеть улыбку на его злом лице.

— Доброго вечера, господин капрал!