Красные камзолы (СИ)

В моем мире за то, что я захватил шпиона мне была бы как минимум благодарность. Устная ли, в приказе ли, а то, глядишь, и медаль с премией и наградными часами. Потому что в моем мире есть наше государство и есть вражеское. И если наши дали по шапке ненашим — наши молодцы. Без вариантов. Здесь же все иначе. Есть те, кто права имеют — бандиты с влиянием, ресурсами и деньгами. И есть эти самые ресурсы, расходный материал. Людишки. Если вдруг ресурс атакует власть имеющего — расправа неминуема. Как у рэкетиров с рынка девяностых годов. С другим бандитом можно пойти на стрелку, можно тереть терки и так далее. С "лохом", "барыгой" и прочим ресурсом бандит договариваться не будет.

И весь этот сословно-бандитский уклад соседствовал с патриархальном укладом населения. Там, где слово старшего — закон. Перечишь старшему — получаешь как минимум подзатыльник. Или в лоб, фирменным ударом Ефима. Или плетей. Здесь много разных способов насилия. Старший — всегда прав. И тут еще благородные, которые точно так же гнут через колено старших в деревнях.

Не знаю, наверное, деревенское патриархальное население было не шибко радо такому укладу. Откуда-то же брались все эти крестьянские восстания Стеньки Разина и Емельяна Пугачева, о которых писали в учебниках? "Людишки", как их называли благородные — уходили в партизаны. Становились такими же разбойниками, как и первые в роду благородных. Те разбойники, ушедшие в леса да степи, подальше от государства, что успешно отбивались от государевых людей, проводящих полицейскую операцию — таких в России нарекали казаками. С ними пытались договариваться, как с власть имеющими. Хотя все равно рано или поздно все казаческие анклавы уничтожались государством, потому что главный грабитель должен быть один. А на тех, кто не смог выиграть свое локальное восстание, свою маленькую крестьянскую войну — ложилось наказание. Крепостничество. Эдакий странный аналог то ли рабства, то ли сервитута. Кривой перевод европейского феодализма на российскую юридическую почву.

Крестьянство платило бандитам дань. Всем бандитам. И лесным, и городским, и тем, которые с плюмажем, и тем, которые в рясах, и много кому еще. Притаившись до поры до времени. Профессионально ломая комедию и притворяясь тупым, ограниченным и забитым скотом. Выжидая момента, когда можно будет снова попытать счастья в крестьянском восстании. И, если повезет, стать казачеством — восставшими крестьянами, которые смогли отбиться от атак благородных.

Из-за этого, собственно, здесь вместо всеобщей воинской повинности — рекрутские наборы на пожизненную службу. Во-первых, потому что на судьбы плебеев бандитам наплевать. Ну а во-вторых… Благородные ни за что и никогда не отпустят человека, обученного воинскому искусству жить среди крестьян. Среди своего потенциального врага. Солдат будет служить пока не умрет. Ну а если служить более не сможет — уйдет в горожане. Потому что горожане тоже враждебное крестьянству общество.

На том и стоит феодальный строй. Никакой Родины, никакого "народ". Понятия "наши" — "не наши" здесь определяются сословием. "Подлое сословие" можно грабить, убивать, требовать, заставлять. Просить и договариваться — никогда. А с благородными — как со своими. Потому на войне тут пленных солдат запросто могут переодеть в свои мундиры и заставить воевать в своей армии. А что? Какая разница-то, людишки везде одинаковые. Можно равно запороть до смерти и своего, и чужого. Плетей дал да к присяге привел. Попал в плен свейский сержант Мартин Ниронен — стал русский ундер-офицер Мартын Нироннен. И что интересно — служит такой солдат новой Родине, бывшим врагам, так же, как и своей старой Швеции, в которой родился. Да хорошо служит. Вон, в офицеры выбился, стал первым в своем роду благородным. А с благородным, с офицером — честь по чести, переговоры, вино, уважение, честное слово. И неважно, чьей страны будет этот офицер — Германия, Франция, Австрия, Швеция, Россия… он — с титулом, он — свой.

Таков здесь уклад. И тут появляюсь я, весь такой красивый. Со своим самоваром, за Родину, за Сталина, за Русь-матушку, против немчуры окаянной. Все как учили.

Ох, опять спину прострелило! Когда корка от рубцов начинает подсыхать — она как бы стягивает кожу. А опухоль растет и корка лопается. Или шелохнешься невзначай, или вздохнешь… Это больно. А потом еще и ужасно щиплет там, где треснула короста.

А где опухоль спадает — там начинает жутко чесаться. Рукой не дотянуться, потому как шевельнешься — опять начинает натягиваться кожа на распухшей спине. Остается лишь терпеть, скрипеть зубами от ненависти и крутить в голове мысли планетарных масштабов. О судьбах мира, никак не меньше. О чем-нибудь таком, что максимально далеко от этой жесткой деревянной лежанки, тюфяка из затхлого сена, подгнивших засаленных тряпок и назойливых мух. Например, об устройстве государства и благородных дворянах. Ненавижу!

Не такого я ожидал вчера, совсем не такого…

* * *