Красные камзолы (СИ)

Я покатал холодную банку по онемевшей половине лица. Елки-палки, щека вообще ничего не чувствует. Как бы перелома не было. Такое онемение — оно обычно при травме, пока шок не отойдет. Потом будет ой как больно. Ну и если мне кости лица сломали — это как-то совсем не радует. Но вслух я сказал совсем другое, разумеется.

— А чем я расплачиваться за подсказки буду?

Против обыкновения мужик не стал хохотать, а напротив, серьезно посмотрел мне в глаза.

— Верно мыслишь, малец. Пока тебе и банки пива хватит. А то цена может стать уж совсем неподъемной. Даже для меня.

Мужик невесело усмехнулся и продолжил:

— Зашиб тебя тот громила, вот ведь какая штука — и развел рукамии. Мол, так вышло — Ты банку-то держи, держи. Пиво с утра хорошо головную боль снимает, уж я-то знаю.

Зашиб… Почему-то стало очень страшно. Начала подступать тошнота. В голове забегали табуны панических мыслей. Бежать? Ползти? Просить пощады? Звать маму? Усилием воли попытался абстрагироваться. Самым краешком сознания понимаю — это отошел шок и идет это, как бишь его… Ну что-то вроде отравления адреналином. Я не медик, не знаю, но у меня оно всегда так. Помню, на одном матче мне нападающий соперника накладку сделал. Он шел по флангу, я оттеснил его плечом, забрал мяч, развернулся, увидел открытых своих в центре поля и попытался вынести… а нападающий все так и висел у меня на пятках. И в момент удара поставил колено мне на бьющую ногу. Щиток в хлам, перелом большой берцовой кости, пять недель в гипсе. Так вот в тот раз примерно такие же ощущения были. Нога первое время онемела и вроде бы даже с поля ушел сам. Хромая, подпрыгивая, но сам. А потом, через несколько минут, накатило. Паника, тошнота и головокружение. Врач тогда говорил, что это обычное дело при травмах. Может, так оно и есть. А может — просто утешал. Не знаю.

— И что теперь будет?

Мужик отхлебнул пива и пожал плечами.

— Да ничего. Я вот тебя банкой угостил. А другой игрок свою пешку теперь тоже чем-нибудь угостить сможет. Такие дела — Мужик допил пиво, резко смял пустую банку в руке и перешел на серьезный тон — Ты давай это, поаккуратнее. Больше спрашивай, больше слушай, смотри по сторонам. А то тут дело такое. Я тебе какую-нибудь подсказку дам пустяковую — ну там, найти в лесу мешок с серебрянными рублями или спасти кого-нибудь из власть имущих. А соперник такой же ход сделает. Или вообще сольет своей пешке твои координаты. И все, приехала наша с тобой электричка в депо.

Холодная банка, кажись, протекает. Или это конденсат? А еще кажется, будто она тает в руках. Да ну, вряд ли. Это ж алюминиевая банка, с чего бы ей таять? Да слышу я, слышу, мужик. Смотреть, запоминать, разговаривать. Все понял. Блин, что ж так сыро-то? И под майкой сыро, и вроде даже в ботинках. Воздух в электричке вдруг подернулся рябью, появилось ощущение будто я смотрю в вагон из наполненной водой ванной, куда я погрузился с головой…

* * *

… Уф! Вода ударила по лицу, попала в нос и рот. Я судоржно вдохнул и закашялся. Рывком перевернулся на бок, оперся на локоть и начал яростно отплевываться.

— Ну слава тебе, Господи! Живой! — раздался голос Семена Петровича Я ж тебе говорил — он крепкий парень! А ты все причитаешь — насмерть зашиб, насмерть зашиб! — ответил ему Ефим вроде и насмешливо, но с явным облегчением в голосе.

Я поднял голову. Вокруг меня столпились все участники ночных посиделок. У Степана Петровича и старика-латыша в руках были объемистые деревянные ведра. Ну а я сидел весь мокрый в грязной луже. Мда.

— Скотина ты, крестный, все-таки! Встать помоги, что ли! — и протянул ему руку.

Ефим рассмеялся, схватил меня за предплечье, рывком поднял на ноги и обнял за плечи своими перекачанными медвежьими ручищами.

— Живой! Ну вот! А эти все пужали — не дышит, мол!

От Ефима заметно разило перегаром и чесноком, но голос был уже трезвый. Кажется, они тут и правда перепугались.

— Крестный, я, вообще-то, к тебе по другому вопросу. — и попытался отстранится.

— Да? — удивленно спросил Ефим. — А я подумал, что все по той истории. Я ж места себе не находил. А ты, зараза, со мной даже ни словом не обмолвился, даже когда в свите порутчика к нам в деревню забегал. Сколько там, раз пять за неделю? И кто еще скотина после этого?

Ну да, было дело. Только мне ж не до того было, я ж не просто гулял. Мне же надо было записывать, считать и вообще…

Семен Петрович поднял с земли мою треуголку, наскоро отряхнул и подал мне.

— Волнуется за тебя крестный. Я тебе о том еще в лазарете сказывал. Переживает! — и так наставительно покачал своим заскорузлым указательным пальцем.

Я рассмеялся:

— Ага, и зашиб до смерти!

— Так уж и до смерти! Да тебя оглоблей не перешибешь! Вон, даже отметины никакой не осталось!

Я ощупал левую часть лица. Странно. В электричке вроде было впечатление что все плохо, а сейчас нормально щека чувствует. Ничего не болит, и даже не опухло. Надо же! Неужели даже синяка не будет?

— А вот у меня, кажется, к утру глаз заплывет, как пить дать! — рассмеялся Ефим.