Красные камзолы (СИ)

Чем-то они таким знамениты. Не, ну и дивизией нашей Лопухин командует, так что вполне понятно, что здесь эта фамилия что-то да значит.

— Так вот. Сила Серафимович семь лет назад был охранником при молодой княжне, тогда еще Лопухиной. Когда она после смерти батюшки своего в Кексгольм приехала из Москвы. Просто охранником. И то там такое завертелось, что чудом его жерновами княжьих интриг не задавило. И это он, молчун, который на рожон зазря не лезет. А тут ты, недотепа.

— Понял. Так, может, на меня никто и внимание не обратит. Буду стоять как мебель и все.

— Может, и не обратит… А если обратит — ты воды в рот набери и помалкивай. Княжич Черкасский будет в карты играть — а ты молчи. А как узнаешь, что княжна Черкасская семь лет замужем, а детей ей Господь не даровал — тоже молчи. Если она с другим кем танцевать пойдет — молчи. И вообще молчи обо всем, что вдруг увидишь с ними да вокруг них. Тогда, глядишь, и цел останешься.

— Так какое мне дело до чужой личной жизни? Конечно молчать буду! Я ж не баба чтобы сплетничать!

Фомин с Ефимом переглянулись. И Александр Степанович тихо проговорил.

— Вот так и считай. Но на всякий случай имей в виду. Что у княжны Черкасской с ее танцами, у княжича Черкасского и его карточных игр не столько личная жизнь, сколько государственная.

Вот теперь совсем ясно стало. Конечно буду молчать. Я себе не враг.

* * *

А музыка на балах у них полный отстой. Вроде же Бах в это время свои шедевры писал? Так вот то, что играли местные лабухи — ни разу не Бах. Хотя, конечно, есть разница между тем, что мне исполняли сто двадцать профессионалов симфонического оркестра Мариинского театра на инструментах премиум-класса и тем, что исполняют здешние шестеро лабухов на своих скрипках, небрежно сляпанных в ближайшем сарае. Брр! А местным ничего, нравится. Вон, танцуют. И даже что-то сложное, вычурное, с кучей разных движений. При том, что в зале было душно и накурено.

Хмурый мордоворот из генеральской охраны расставил нас по парам на первом этаже главного особняка. И это хорошо, потому как мы были в теньке, прохладе и могли дышать свежим воздухом. А внутри особняка было душно, накурено и громко. Приглашенное дворянство по-русски старалось вообще не говорить. Звучала французская, польская и — изредка — немецкая речь. Обсуждали всякую ерунду, но с каким пафосом! Славословили генералов Загрязского и Вильбоа, Долгорукова и фон Вертена. А одного генерала звали — я не удержался и хихикнул — Федор Хомяков. Генерал Федор Хомяков!

— О, вот ты где, милый мальчик!

Упс! Зря я перестал быть истуканом и подал признак жизни. Из темноты веранды ко мне выплыла в своем невозможном голубом платье княжна Мария Абрамовна Черкасская.

— Я тебя по голосу узнала.

Делаю каменное лицо.

— Виноват! Не удержался.

Она понимающе кивает. Ее глаза пьяненько блестят в лунном свете.

— Ну да. Ваш брат-солдат всегда к Федору Тимофеевичу с почтением относился. Как-никак под Полтавой был простой солдат-пехотинец, в линии стоял. А вон, вышел в генералы. — Мария Абрамовна лукаво улыбнулась — И ты так можешь. Хочешь, замолвлю словечко?

Усердно молчу, как того требовал Фомин. Как воды в рот набрал. Княжна, судя по голосу, в хлам. Завтра вряд ли чего вспомнит.

— Ну, чего молчишь?

Из особняка на веранду нетвердой походкой вышел старый офицер. Сфокусировал на мне свой тяжелый взгляд и проревел.

— Солдат! Представься, когда с тобой говорит… ик… милейшая Мария Абрамовна!

Вытягиваюсь в струнку, бью прикладом мушкета о доски пола и щелкаю каблуками.

— Солдат Георгий Серов, десятая рота Кексгольмского пехотного полка! — и рожу, рожу тупее! А то что-то по спине холодный пот катится. Как там у поэта? Да ну их нафиг, пуще всех печалей и барский гнев и барскую любовь!

Мария Абрамовная оборачивается, легко скользит к офицеру, повисает на его руке и мило щебечет:

— Вот, Федор Тимофеевич, об этих солдатиках сегодня столько разговоров было. Это они там у брода так здорово палили. Паф-паф! И все свеи лежат!

Старик, названный Федором Тимофеевичем таким же суровым голосом с капральскими интонациями гаркнул:

— Солдат! Оружие к осмотру!

Рефлекторно вскидываю ружье и бросаю его на сгиб локтя.

Генерал приблизился, взял мушкет, уверенными твердыми движениями открыл крышку замка, посмотрел, закрыл обратно. Вдруг вскинул мушкет к плечу, быстро прицелился куда-то в сторону озера и спустил курок. Вспышка… Выстрел!

Княжна Черкасская притворно взвизгнула и присела. Полюбому притворно, я-то помню какая у нее отменная выдержка. Изображавший истукана у соседнего столба Степан вскидывает мушкет наизготовку. Где-то на втором этаже тяжело затопали сапогами мордовороты генеральской охраны.

Федор Тимофеевич брезгливо вертит мушкет в руках.

— Цесарский! Мои лучше. Хочешь, солдат, с моих тульских стрелять, а? По опыту тебе скажу — с туляка свея бить лучше! — и вовзращает мне ружье.

Мария Абрамовна увлекает генерала в особняк. Тот идет нехотя и ворчит.

— Вот что за страна, а? Мои лучше! А они цесарские закупают! Вот чем его светлость…