Красные курганы

О том, что буквально накануне оба поставили свои подписи на бумаге, подтверждающей длительный, на этот раз сроком уже на семь лет, мир между рязанским князем с одной стороны и епископом и орденом — с другой, никто из них не думал. Это была мелочь, совершенно не заслуживающая внимания.

К тому же разве не грозился сам боярин Коловрат, пускай и в приватной, ничего не значащей беседе с купцом, что Константин непременно разберется с епископом, причем не обязательно дожидаясь окончания перемирия. Тем более что договор заключен со схизматиком. По отношению к ним дозволялось все, да и святой престол в Риме всегда смотрел сквозь пальцы на подобные нарушения. А если уж схизматики были из числа злонамеренных, то есть набирались наглости противодействовать истинным служителям божьим, то тут и вовсе не могло быть никаких колебаний.

Лишь один-единственный раз, да и то в самом начале разговора, Волквин напомнил епископу:

— А ведь ты давал клятву, приложив руку к библии и целуя крест. Не боишься, что господь покарает тебя за ее нарушение?

На что отец Альберт хладнокровно заметил:

— Juravi lingua, mentem injratam gero.[100]

— Но все-таки это грех перед богом, — не унимался магистр. — Ведь как ни крути, а русичи — не язычники, а такие же христиане, как мы.

— Если ты про князя Константина, то он даже не схизматик, а самый что ни на есть еретик и первый враг нашей христовой веры, а, как ты знаешь, in hostem omnia licita.[101] И вообще, это была pia fraus. К тому же, сын мой, я думаю, что ты не станешь отрицать того, что даже священное писание устами всевышнего предоставляет человеку jus talionis.[102] Мы лишь возвратим то, что у нас было отнято, причем им же. — И епископ почти сердито посмотрел на ухмыляющегося магистра.

С некоторых пор отца Альберта раздражало все, что имело хоть какое-то отношение к рязанскому князю.

Дело здесь заключалось вовсе не в поражении под Кукейносом, хотя и оно сыграло определенную роль — кому охота проигрывать. Епископ со злобой вспоминал беседу, в ходе которой Константин не просто отчитал его как мальчишку, но и вел себя по отношению к нему даже с какой-то брезгливостью, граничащей с гадливостью.

Отец Альберт даже не подозревал, что если бы он удосужился помыться перед свиданием с рязанским князем, то и Константин бы не так сильно морщился.

Однако каждому человеку надлежит воздавать должное, ибо не может он иметь только недостатки или одни достоинства. Именно поэтому отец Альберт неохотно заметил:

— Надо признать, что рязанский князь и впрямь пока честно держит свое слово.

— Это потому, что он еще плохо знает тебя, святой отец, — хохотнул магистр и поспешил вернуться к главной теме разговора.

Уже через минуту они оживленно обсуждали все преимущества и недостатки предстоящего грубого нарушения договора.

— А не может так получиться, что ты не возьмешь Гернике? — опасливо уточнил отец Альберт.

— Не взять город, который защищает один десяток увечных ратников! — Волквин даже слегка обиделся. — Я брошу туда двести рыцарей, хотя на самом деле хватит и полусотни. Не пройдет и двух дней, как Гернике падет. Лучше ты не оплошай с Кукейносом, — порекомендовал он.

Епископ вздохнул, пожевал губами и заметил:

— Двести — это только на осаду. Но часть надо оставить на тот случай, если кто-то из местных жителей сумеет пробраться в Полоцк и предупредить схизматиков об опасности.

— Так ведь там тоже никого не будет, — возразил магистр.

— Зато они могут послать гонцов во все прочие города. Я боюсь, что до весенней распутицы они сумеют набрать несколько сотен ратников. К тому же не забывай, что люди рязанского князя хорошо владеют камнеметами, а тебе ведомо, какой урон они могут причинить в умелых руках.

— Ну хорошо. Я пошлю туда триста, нет, четыреста рыцарей, — покладисто согласился Волквин.

— Ты возьмешь всех.

— Всех?! На десяток русских ратников, к тому же увечных, — вспомни слова Петера — ты готов бросить тысячи рыцарей?! Воистину, святой отец, у твоего страха и впрямь очень большие глаза, — насмешливо усмехнулся Волквин. — И потом, почему ты посылаешь моих людей под Гернике? Если князь пришлет помощь, то их удар придется по мне, а это несправедливо.

— Их удар придется по нам обоим, потому что они начнут с Полоцка, который нам тоже надо взять, — пояснил епископ.

— По-моему, с Полоцком ты немного перехлестываешь, — усомнился магистр. — Такого Константин не простит.

— Полоцк будет нашим главным аргументом в торговле с рязанским князем, когда его полки вернутся к лету из степей, — пояснил епископ. — Я думаю, что он согласится позабыть про Кукейнос и Гернике, когда услышит, что мы готовы без боя выйти из Полоцка.

— А как мы будем делить добычу? — насторожился магистр, с подозрением глядя на отца Альберта и опасаясь, что эта хитрющая лиса в епископской сутане опять, как это не раз уже бывало, надует его с дележом, но его собеседник на сей раз мелочиться не собирался.