Красные листья Гомбори. Книга о Грузии

В желтом Орпири по следу цапли
Ходит поэт, перепуганно-жалкий.
Слезы в глазах, и руки ослабли,
В твою колыбель он сыплет фиалки.

Певец малярии грезил о мае,

Цветенье мая – Танит Табидзе.
Но плач орпирского Адонаи[39]
Все не иссякнет, не прекратится.

Молочные зубки твои – о, горе! —

Стенаний отцовских не остановили.
Но вырастешь и пожалеешь вскоре
Род незадачливый Макашвили

В траурных тучах сейчас – Цицамури[40]

,А там – безоблачные картины…
Но жаль, что в Кахетию столько хмури
Заносят пришлые имеретины.

Ноет отец: «Года ослепили

Отца моего в нашей топи хлюпкой!»
Танит! Среди аистов рослых Орпири
Пухлой ползаешь ты голубкой.

Цветущей Кахетией мать гордится,

Хафизу отец доверяет печали…
Возьмет и тебя, о, Танит Табидзе,
Горячка зеленого Цхенисцкали!

Гибельна кровь отца – поэта,

Кровь материнская – боль и терзанье.
Ужас орпирский томит до рассвета,
Но Рождество твое – край Алазани.

Быть может, отец вас покинет тихо,

И горестно мать над ручьем прослезится…
Пусть Бог сохранит от всякого лиха,
Пусть благословит он Танит Табидзе!

Шалва Апхаидзе

Письмо Сандро из Тбилиси

Здесь в иконописи эмалевой
Тбилиси меркнет нежнолицый.
Сквозь каменную пыль, сквозь марево
Мой взор пытается пробиться.

О Грузия! К тебе, израненной,

К земле – сестре моей – взываю…
Но в пламени – дома и храмины,
Спасенья нет родному краю.

Мир исчезает, нам завещанный,

Как призрак знойного Исани[41].
Забыл Тбилиси Благовещенье,
И мы забыты небесами.

Здесь – кашля жар… Глазные впадины

Подобно вырытой могиле.
Сандро! Все лучшее украдено,
Остался быт клопов и пыли.

Послевоенный сплин томителен.

Сырым стал ветер. На закате
Мы – робкие затменья зрители…
Грядет последнее Распятье!

Паломники в песках… Язычники!

Нино[42] и Клеопатра – с ними!
Я вновь тоскую по Сапичхиа[43],
Твое, Сандро, я слышу имя.

Иванэ Кипиани

Зима

Вот сумасшедшая вступила в мой дом старуха
И лошадь белую впустила в мое затишье.
Погибшие лебяжьи стаи, накаты пуха,
Внизу расположились храмы, Кааба – выше.
Хрустальные оскалив зубы, конь веселится,
Мелькают, вздрагивают степи, дрожат, немея.
Гроб черный пуст. Кровь сонных комнат во мгле безлицей
Пьют белокрылые, большие, слепые змеи.
Чернобородые во мраке встают пьянчуги
И с криком разрывают в клочья белье, перины.
Здесь бирюзовая пустыня ревет в испуге,
Рев непрестанно нарастает, как голос львиный.
Погибшие лебяжьи стаи, накаты пуха,
Внизу расположились храмы, Кааба – выше.
И сумасшедшая внезапно пришла старуха
И лошадь белую впустила в мое затишье.

Николо Мицишвили

Цминданиани [44]