Красные облака. Шапка, закинутая в небо

— Невозможно, немыслимо! Так же, как невозможно представить себе, чтобы на Земле жил только один человек… Один-единственный человек, — повторил он задумчиво, поднял бровь и добавил с сожалением, как бы делясь с близкими, домашними людьми постигшим его большим горем: — Ах, какой человек умер у меня в клинике вчера… Какой человек!

В кабинете воцарилось молчание. Руруа пригладил рукой седеющие волосы, и Джаба с удивлением обнаружил, что перед ним стоит совсем другой человек — на лице профессора не было больше ни тени смущения. Казалось, задремавшая было ненадолго глубокая мысль снова выглянула из его светлых, серых глаз.

— Если бы мы сегодня не знали еще электричества, — продолжал рассуждать как бы про себя профессор, — люди не сумели бы догадаться, что поставленная вертикально на крыше дома простая железная палка, громоотвод, является защитой от молнии. И тогда в грозу сгорало и рушилось бы множество домов. Вот такая «простая палка», вероятно, могла бы исцелять рак, если бы… — Профессор умолк, задумался, потом прошептал еле слышно: — Замечательный был человек… — Он долго молчал, словно стоял над постелью тяжелобольного, потом вдруг очнулся, протянул руку Георгию: — Извините меня, я отнял у вас столько времени! До свидания. — Взяв шляпу и портфель, он быстро вышел из кабинета.

Джаба и Георгий глядели ему вслед с изумлением.

— Кто это был? — Лиана перехватила Джабу сразу за дверью.

— Профессор Руруа.

— Что ему было нужно?

В приемную вошел заведующий отделом, пожилой, белобрысый человек с маленькими, блестящими глазками; казалось, он нарочно щурит веки, суживает разрез глаз, чтобы собрать всю входящую в них световую энергию в одну точку и лучше рассмотреть того, кто стоит перед ним.

— Джаба, явившись в редакцию, ты должен прежде всего зайти в отдел, в особенности, когда опаздываешь.

— Что-нибудь случилось?

— Заставляешь ждать посетителей.

— А кто там? Я был у редактора, батоно Ангия. Он сам меня вызвал.

— Ах, он сам тебя вызвал?

В отделе стояло четыре письменных стола. За двумя из них сидели литсотрудники. Один читал спортивную газету, другой, откинувшись на стуле и балансируя на двух ножках, старался сохранить равновесие, вцепившись обеими руками в край стола. Третий стол принадлежал Ангии, заведующему отделом. Перед четвертым стоял худощавый, среднего роста человек лет сорока и смотрел сверху на пустой стул так, как если бы хозяин этого стула, Джаба, сидел перед ним и говорил ему интереснейшие, важные вещи.

Это и был посетитель, ожидавший Джабу. В редакции ему дали прозвище «Коньяк». Два года тому назад этот человек принес в редакцию очерк о коньячном заводе. Когда Джаба начал работать в журнале и получил вместе с другими материалами «на заключение» этот очерк, он проверил дату поступления материала и изумился: почему столько времени мучают несчастного автора, почему до сих пор не возвратили ему рукопись? Но когда Джаба познакомился с автором, он все понял. Надо было вовсе не иметь сердца, чтобы ошеломить этого человека отказом — так он волновался за судьбу своего детища, так лелеял каждую его страницу, таким огромным литературным явлением представлялся ему этот некогда отданный им в верные руки и ныне надежно сохраняемый плод его творчества… И в редакции решили не печатать очерка, но и не отказывать окончательно злополучному автору. Этой смеси доброжелательной лжи и вынужденного милосердия оказалось достаточно, чтобы бедняга перестал отличать иллюзию от реальности. Время от времени он являлся в редакцию, — молча, на цыпочках входил в комнату, уверенный, что смиренная мольба о прощении и без того явственно написана на его лице…

Услышав скрип отворяемой двери, он оглянулся и увидел Джабу. Лицо его просветлело, он отступил в сторону, чтобы пропустить вошедшего на его место за столом.

— Видите ли, редколлегия до сих пор так ни разу и не собиралась… Но на будущей неделе заседание непременно состоится и… — Джаба выдвинул ящик, положил на стол рукопись. На заглавном листе было написано — «Торжество тбилисского коньячного завода».

— Я буду очень вам благодарен… Очень, очень благодарен, — «Коньяк» прижал руку к груди и отступил еще на шаг-другой.

— Дадим прочитать ваш очерк членам редколлегии, и, я думаю, все будет в порядке…

— Я буду очень, очень благодарен. — «Коньяк» сразу оживился. — Вы знаете, сегодня пошел третий год с тех пор, как…

— Чем коньяк становится старей, тем он лучше! — воскликнул литсотрудник, балансировавший на стуле.

— Вахтанг! — нахмурясь, Джаба попытался смягчить его грубость. — Эту шутку мы уже слышали от тебя. Я думаю, автору она надоела.

— Разве?

— Вы тоже читали мой очерк? — обратился «Коньяк» к литсотруднику.

— Разумеется — и даже не один раз.

— Ну да, он ведь каждый день под мухой! — засмеялся второй литсотрудник.

«Коньяк» не обратил внимания на его слова. Он вытащил из-за пазухи пачку исписанных листов и наклонился к Джабе.

— Что это такое? — спросил Джаба не без испуга.

— Ваш экземпляр успел истрепаться, — автор почти прижал свои губы к самому уху Джабы. — Я переписал наново… Неудобно перед членами редколлегии…