Красные облака. Шапка, закинутая в небо

— К ней ходили подруги… Я же рядом живу! Веселились, пели, играли, танцевали — сами понимаете, молодежь… Словом, не дали минуты спокойной, чтобы помереть.

— Ты же сам мне посоветовал поселить там племянницу! Ты и этот вот…

— Я-то при чем, Варламыч! — защищается Бату: стеклянный глаз его гневно сверкает.

Бенедикту почему-то кажется: левый глаз у Бату стеклянный, значит, и левое ухо у него глухое. Поэтому он то и дело хватает Бату за подбородок, выворачивает ему шею и говорит в правое его ухо, хотя сидит слева.

Бату высвобождает подбородок. Бенедикт вздыхает:

— Эх, какой покойник… Да что покойник, доброго ему здоровья, покойнику… Какой лакомый кусок выпал у меня изо рта! Сколько я денег потратил на этого старичину! За квартиру платил я, эту девчонку, племянницу мою, — между нами говоря, какая она мне племянница, ее отец, мой брат, не был мне даже и сводным братом, — так вот, эту племянницу я кормил, поил, одевал на мои деньги. Раза два и на ее друзей потратился. И за могилу для старика я заранее заплатил — этакий простофиля! Эх, деньги, деньги, сколько денег уплыло зря… Ничего не поделаешь, видно, нет мне удачи!

— Чего нет? — переспрашивает Геннадий.

— Удачи, говорю, мне нет — не везет!

— Напротив, очень даже везет! — Геннадий хочет утешить Бенедикта, рассеять его досаду. — Напротив, все получилось удачно. Вы не представляете себе, какую яму рыли мне мои соседи! Помните эту женщину, Холу? Она каждый день бегала в юридическую консультацию. И юрист ей сказал: если судебно-медицинская экспертиза установит, что преступные действия совершены во время летаргического сна пострадавшего, то это вдесятеро отягчает вину подсудимого.

— Что ты говоришь! — На мгновение Бенедиктом овладевает страх, взгляд его мечется, — словно он не знает, с какой стороны ожидать удара по голове.

Бенедикт встает, кряхтя и отдуваясь, словно накачивая свои мышцы, подходит к стеклянной стене ресторана и пытается задернуть занавес. Но занавес не поддается. Бату спешит на помощь; теперь они тянут оба.

— Не сорвите с колец! — остерегает их Геннадий.

Через стеклянную стену ресторана открывается движущаяся панорама: набережная и мутная река. Крепость Нарикала на горе словно приподнялась на цыпочки, чтобы достать взглядом до всех окраин разбежавшегося вширь города.

Каждый, кто проходит по улице мимо стеклянной стены, невольно заглядывает в ресторан. Именно поэтому хочет Бенедикт задернуть занавес.

Гул пролетающего самолета на мгновение заглушает шум ресторанного зала.

— Это ТУ-104, это ТУ! — кричит Бату и смотрит через стекло вверх, на небо Около него собираются официанты: всего два месяца, как между Москвой и Тбилиси курсируют реактивные самолеты.

Бенедикт приставляет к глазам руки, сложенные в трубочки наподобие бинокля, нацеливает взгляд на самолет, качает головой:

— Что за изобретение, просто диво!

— Да, да, — подхватывает Бату. — Подумай, за два часа долетает до Москвы!

— Что долетает? — удивляется в свою очередь Бенедикт. — Бинокль?

Они возвращаются к столу. Бенедикт забыл на мгновение про журнал с портретом. При виде раскрытого журнала, лежащего на столе, у него сладостно сжимается сердце.

Пирушка продолжается. Собутыльники опустошают уже третью бутылку коньяка «Энисели». Бенедикт пригласил сегодня сюда своих друзей, чтобы держать с ними совет. Последние события возбудили в нем новые надежды. И он сразу созвал советников. А они молчат! Не так просто заранее предвидеть, угадать, какой именно кабинет озарится светом, внезапно воссиявшим над головой Бенедикта.

Одно лишь фото в журнале! И уже все вокруг относятся к тебе с удесятеренным уважением, мало того, с подобострастием.

Какой-то старик остановился снаружи, перед стеклянной стеной ресторана, и без всякого стеснения смотрит внутрь. Что за беззастенчивость! Приятные мысли Бенедикта рассеиваются, все удовольствие испорчено…

— Откуда взялся этот попрошайка? — Бенедикт встает еще раз и направляется к окну, чтобы задернуть занавес перед носом у наглеца; но занавес непокорен по-прежнему, он ни во что не ставит ярость Бенедикта.

А старик, небритый, с морщинистой шеей, стоит за стеклом, на тротуаре, и смотрит на их стол. Бенедикт для него словно и не существует. Лицо у старика такое, точно он испытывает сильную боль и безропотно терпит ее. На левой руке у него висит деревянный ящик с рукояткой. Старик стоит, отклонившись вправо, — видимо, ящик тяжел.

— Чего тебе надо, эй! — кричит Бенедикт и, не рассчитывая, что его услышат, сердито жестикулирует.

Старик опускает голову, медленно отворачивается от витрины и уходит. В эту самую минуту Бенедикт слышит голос Геннадия:

— Это отец. Это, кажется, мой отец! — Геннадий подбегает к стеклянной стене и стучит по ней всей пятерней.

Старик останавливается, всматривается в Геннадия. Судя по выражению его лица, боль, которую он дер-пит, усиливается.

— Слушай, это правда твой отец? — восклицает Бенедикт. — Так давай хоть выпьем за его здоровье! — И он делает знак Бату, чтобы тот принес рюмки.

Все трое держат в руках рюмки с коньяком и делают знаки старику, мотают головами, как глухонемые.