Красные облака. Шапка, закинутая в небо

«Я всегда любил тебя… Я единственный человек на земле, который знает, каково будет его последнее слово перед смертью».

«Что это за слово?»

«Дудана!»

Днем болезнь, затаившись, дремала, как бы собираясь с силами для новой атаки. Вечером Джаба снова метался в жару. Ему пригрезилась Дудана — она стояла на подножке вагона мчащегося поезда. На толстой косе у Дуданы — большой белый бант. Коса и бант развеваются в воздухе, у Дуданы перехватывает дыхание от встречного ветра. Вот коса зацепилась за ветку дерева, бант остался на ветке. Вокруг дерева толпится множество людей — все смотрят вверх, на бант, белеющий среди листвы. Никто не понимает, как очутился бант на дереве. Со всех концов света стекаются люди, чтобы посмотреть на это чудо… Дудана лежит обнажен ная на постели, в руках у нее маленькое зеркало, в ко тором она видна вся от макушки до кончиков ног. Потом она накрывается одеялом, и в комнату входит Ромул. Он уносит зеркало. И вот Ромул — в другой комнате, увешанной и заставленной картинами; он смотрит в зеркало и рисует Дудану. Дудана мечется в зеркале, но не может убежать, рамка ее не выпускает, Ромул рисует…

Джаба размахнулся и ударил его по лицу — и тут же улыбнулся, так как Ромул ничего не заметил.

«Да, — сказал Ромул, — я знаю, что ты все видел, но мы ведь уже не дети!»

«Да, мы взрослые», — согласился Джаба.

Через день Джабе стало лучше. Пришла Лиана, принесла зарплату. Она таинственно улыбалась, словно что-то скрывала от него. «Какая оригинальная комната, — говорила она, рассматривая покатый потолок. — Как раз подходящая для тебя, то есть для такого чудного парня, как ты». — «А чем я такой чудной?» — спросил Джаба. «Всем — ответила она и захихикала. Потом забила отбой — Я шучу, сказать-то мне нечего, вот и выдумываю, болтаю, что на ум взбредет. Впрочем, как нечего? Гёоргий велел передать, что завтра непременно зайдет тебя проведать. И другие тоже придут, а сегодня в издательстве совещание».

Нино, убрав с письменного стола книги, гладила на нем белье. Она то и дело украдкой поглядывала на Лиану, но вскоре сообразила, что это — не «та самая» девушка, и потеряла к ней интерес. Теперь она нетерпеливо дожидалась ухода гостьи, чтобы отправиться на базар.

«Не хочет показывать, что мы сидели без денег», — догадался Джаба.

Перед тем как попрощаться, Лиана вытащила из сумочки плитку шоколада; на обертке был изображен заяц на задних лапах.

— Ешь, набирайся сил, — законфузилась она и положила шоколад на стул.

— О-о… Принеси ты это позавчера — я и вовсе не заболел бы! Спасибо, Лиана.

Лиана ушла. Тотчас же вслед за нею заторопилась мама. Но Джаба оставался один не более десяти минут.

Дверь заскрипела — сначала на пороге показался Гурам; он молча вздернул брови и поднял руку в знак приветствия, потом отступил назад, в коридор, пропуская кого-то.

— Входи!

Джаба сразу догадался по голосу и по выражению лица Гурама, кого тот привел с собой; сердце у него учащенно забилось, мысли разбежались.

— Можно? — услышал он знакомый голос, и вместе с этим голосом как бы донеслось до него благоухание Дуданы, прежде чем показалась она сама.

Дудана, по-видимому, ожидала, что застанет у Джабы множество людей — родных и друзей больного. То ли она удивилась, что в комнате было пусто, то ли сама комната показалась ей очень уж необычной. Направившись к Джабе, она нагнулась, словно ей нужно было пройти через низкую дверь, потом невольно посмотрела на потолок, улыбнулась своей ошибке и протянула Джабе руку издалека, так что у того оказались в горсти лишь кончики ее пальцев.

Вслед за Дуданой вошел Нодар — загорелый, веселый. От смущения, вызванного радостью свидания с другом, он позабыл все подобающие случаю формулы приветствия и попросту расцеловал Джабу, а потом дружески потрепал его за вихор. У Джабы на мгновение улеглось волнение, причиненное появлением Дуданы.

— Где ты пропадал, что тебя не было видно, Нодар?

— В отличие от ласточек, он на лето улетает в теплые страны, а осенью возвращается, — Гурам подал стул Дудане и сам сел рядом с нею.

— На море был? — спросил Джаба Нодара. — Садись на постель, ничего, садись!

— Да, и на море, — сказал Нодар, избегая взгляда Джабы; он так соскучился по любимому товарищу, что стеснялся посторонних, как ребенок незнакомого гостя.

— А еще где?

— Джаба, ты наверняка простудился в тот вечер, — сказала Дудана.

— Где он мог еще быть — разве не догадываешься? — улыбнулся Гурам. — С тех пор, как он начал работать, жажда сжигает его внутренности — жажда нефти.

— Да, в тот вечер, Дудана… Я думал, что и ты заболела, и очень тревожился.

— Но я же сразу все переменила… — простодушно воскликнула Дудана и поднесла к губам маленький, почти прозрачный платочек.

— Ну, а жажду нефти грузинские геологи утоляю! вином, правда, Нодар?.. Что ты переменила, Дудана? Что-нибудь на себе или сама переменилась?

— Гурам, — засмеялся Джаба, — мне кажется, это ты переменился.

— Верно, — подтвердил Нодар. — Выпил немножко коньяку и…

— Так точно — это мы спрыснули сценарий.

— Твой? — Джаба направил на Нодара указательный палец. — Значит, заставили-таки написать?