Красные облака. Шапка, закинутая в небо

— И друг другу, и остальным, — Профессор проследил взглядом за извилистой струйкой дыма, поднимавшейся к потолку. — Вы что-то начали говорить?

— Я говорил, что иные люди поступают не по природе: воруют, обманывают, думают одно, а говорят другое. А называются детьми природы.

— Для того и повелела природа своим детям объединиться в общество, чтобы можно было обуздывать таких извращенных людей. Природу не устраивает процветание небольшой группы, ее первая и главная цель — счастье и процветание всего человечества Ей нужно, чтобы жизнь на Земле существовала возможно дольше или даже никогда не прекращалась.

— Но ведь счастье и процветание — удел далеко не всего человечества!

— Это значит, что природа еще не достигла своего идеала.

— Батоно Михаил, — в голосе Джабы прозвучала почтительная нотка, — я совсем не ожидал, что буду беседовать с вами на подобные темы.

— И я тоже.

— Я понапрасну отнял у вас время.

— Я так не думаю.

— Если вы разрешите, я задам вам несколько вопросов.

— Пожалуйста.

— Помните ли вы вашу первую операцию?

— Я окончил высшее учебное заведение в Ленинграде. Когда вернулся в Грузию, меня послали в провинцию Я сам этого просил, я хотел работать в своих родных краях.

Из коридора послышался детский плач. Профессор прислушался. «Папа! Папа!» — всхлипывал ребенок.

— Нана-а! Нана-а! Что это с ней случилось? — Михаил Руруа поднялся с места, но не успел он дойти до дверей, как в кабинет вбежала маленькая девочка. Румяные щечки ее были мокры от слез, она то и дело шмыгала носом.

Протянув вперед указательный палец, девочка направилась к отцу; заметив Джабу, она сразу перестала плакать, оглядела с любопытством незнакомого гостя, а потом повернулась к профессору, подняла палец вверх и горько пожаловалась:

— Я пальчик порезала… Пальчику больно… Ой-ой-ой… — и капризно застучала башмачками об пол.

Вслед за девочкой вошла в кабинет, смеясь, темноволосая женщина в очках; в руках она держала ножницы и бинт.

— Ничего не могу поделать, Миша. Требует, чтобы непременно сам папа перевязал ей палец, — сказала женщина; потом поздоровалась с Джабой.

— Ну-ка, покажи, что у тебя там, шалунья? — На крохотном пальце, пухлом, как юная древесная почка или цветочный бутон, блестела алая бусинка — капелька крови. — Ты опять играла с шприцем, да?

— Не-ет, я об гитару уколола-ась.

— Ну ничего, не плачь, ступай, мама тебе перевяжет. Мне некогда. — Профессор погладил дочку по голове.

— Мама не умеет, не уме-ет…

Джаба улыбнулся.

— Тяжелая вещь — популярность, — пошутил профессор.

— Миша, — сказала женщина в очках, бросив взгляд на Джабу, — бери с собой гостя и пойдем обедать. Пожалуйте!

— Спасибо, — Джаба посмотрел на часы. — Я спешу.

— У нас тут маленькое дело, закончим и придем, — сказал Руруа.

Женщина ушла.

— На чем я остановился? Да, так я начал работать в той самой деревне, где родился и вырос. — Профессор перевязал девочке палец: — Ступай теперь, ты нам мешаешь.

— Это все? И только? — надула губы Нана. — А здесь? — Она обхватила запястье пальцами другой руки.

— Так ты не сможешь рукой пошевелить.

— Смогу!

Профессор сделал еще несколько оборотов бинта, пропустил его конец между пальцев девочки, обвязал вокруг запястья, затянул узлом, обрезал ножницами конец.

— Так хорошо?

Нана смотрела с восхищением на свою руку, обернутую белой марлей. Казалось, ей подарили новую игрушку. Она закружилась на одной ноге и, высоко подняв руку, вылетела из кабинета.

— Не пообедать ли нам сначала, а потом…

— Благодарю вас, батоно Михаил, но я в самом деле не располагаю временем. — Как бы в подтверждение своих слов Джаба еще раз посмотрел на часы.

— Ну, словом, когда я начал работать в деревне, моей первейшей задачей, моей мечтой было, чтобы мои земляки, мои деревенские знакомцы, друзья и родичи, те, с кем я вырос бок о бок, с кем не раз работал вместе в поле или ходил на мельницу с мешком зерна за спиной, те, кто помнили меня мальчишкой-свинопасом, чтобы все они поверили в мои врачебные знания и в мое искусство, чтобы они без страха доверяли мне свою жизнь и ложились ко мне на операционный стол. Этого было нелегко добиться, но время и знания сделали свое… Первой моей операцией было удаление воспаленной слепой кишки. Более сложные болезни, чем аппендицит, начинающему хирургу не дают лечить.

— Вы волновались?

— Разумеется. Если оператор равнодушен во время операции, то он не хирург, ему лучше бросить скальпель и заняться чем-нибудь другим. Волнение даже обязательно. Если операция тебя не волнует, ты не должен ее делать, гак же как поэт не должен писать стихотворение, если не испытывает волнения.

— Какая была ваша самая сложная операция? — поспешно задал новый вопрос Джаба.