Красные озера

Шалый смолоду привык потакать собственным злым чувствам и решил как-нибудь изловчиться да приехавшему дельцу навредить – избить, дом поджечь или вовсе со скалы сбросить во время его изысканий. В те времена Бориска, преспокойненько измывающийся над сестрами без особого на то общественного порицания, был абсолютно уверен, что даже в случае убийства донести на него никто не посмеет. Тюремный срок позже развеял это заблуждение, но тогда Шалый чувствовал свою безнаказанность и, поразмыслив, остановился на том, что сбросить чужака со скалы – вариант самый приятный, и вражды долгой при таком раскладе не предвидится, и злобу свою можно досыта утолить.

И когда Радлов поднимался на склон разрушенной горы в поисках полезных ископаемых, Шалый незаметно следовал за ним, выжидая подходящий для нападения момент. Однако он на второй же день увидел, как Петр расправляется с валунами, передвигая и раскалывая их голыми руками, из-за чего струсил и в горы больше уж не лазил. Вообще он сразу как-то поостыл, отказался от идеи убийства, принялся действовать по-другому: то слух распустит, что приезжий все свое богатство наворовал, то местных пьяниц подговорит над ним подтрунивать (фантазия у Шалого была бедна, сравнить ее можно разве что с пересохшим колодцем, исполнители же и подавно не отличались изобретательностью, так что ничего, кроме язвительного «Нашел свою нефть?», Радлов тогда не услышал).

Если бы кто узнал, что Шалый испугался приезжего, он был бы удивлен до крайности: Радлов-то хоть и имел туловище необъятного размера, все же выглядел откровенным толстяком и визуально уступал широкоплечему, мощному Бориске. Да только внешность обманчива, и никакие широкие плечи не помогут против человека, который голыми руками запросто камни от горы отрывал. Камень – не чья-нибудь голова, он покрепче будет…

И хотя силен был Шалый, а верно смекнул, что в случае перепалки чужак его попросту раздавит, потому вскоре прекратил любые попытки противостояния. Ненависть к Петру затаилась и росла с каждым днем, сокрытая от посторонних глаз, и вместе с нею рос страх, превращая своего обладателя в нелюдимого звереныша. Он всего лишь встретил на своем пути человека более крепкого, который в принципе мог дать ему отпор, но не выказывал никакого на то желания – иными словами, ровным счетом ничего не произошло. Но в окутанной пьяным туманом, медленно работающей голове Шалого этот факт приобрел какое-то вывернутое, чрезвычайное значение, породил безотчетную панику и ночные кошмары. Вдруг представит Бориска, как Радлов зачем-то врывается к нему в избу, разнося хлипкие стены, набрасывается на него, принимается душить, а потом рассекает пополам, подобно валуну на горе – и не может уснуть, сгорает от жажды мести, будто действительно Радлов врывался и душил.

В тюрьме и после вся эта натуженная мозговая работа сошла на нет, неприятный образ забылся, бесплодные страхи уступили место вещам более насущным, но вот умерла Лиза, и у Шалого постепенно оформилась мысль: а смерть дочери-то, пожалуй, давнего врага ослабила! И только после этой мысли вспыхнула прежняя ненависть, словно просто дремала в ожидании своего часа, зарытая под слоем пепла; ожили давние кошмары, и вновь Шалого душили выдуманные руки, и вновь хотелось ему мстить непонятно за что…

Вылазка в селение с целью распустить гадкие шуточки про Луку являлась своеобразной проверкой – как отреагируют местные, посмеют ли перечить жуткому затворнику, смогут ли дать бой. Не смогли.

Расхрабрившись, Бориска на следующий же день стал отираться вокруг жилища Радлова, мыкался у забора, через щели заглядывал во двор и на ферму, искал лазейки, чтобы пролезть внутрь и подсмотреть в окна за повадками и самочувствием хозяев.

Часа через два своих мытарств он вплотную столкнулся с Томой – та решила наконец сходить на могилу к дочери. Увидев прямо у ворот человека, о котором в селении была дурная слава, женщина испугалась, окрикнула мужа.

– Не ори, ты! – прошипел Шалый и попытался рукой заткнуть Тамаре рот, но она его укусила.

Борис отдернул руку, посмотрел с явным недоумением на капельки крови, лениво выползающие из-под блеклой кожи, потом рассвирепел (не сразу, после каких-то раздумий, словно до сознания его слишком медленно доходил смысл этих алых капелек), приблизился к женщине и хотел схватить ее, но в воротах уже появился грузный, тяжело дышащий Петр.

Борис замер на месте, не зная, что теперь следует предпринять. Тома между тем спряталась во дворе.

– Тебя кто звал? – с едва скрываемым раздражением спросил Радлов.

– Так, – угрюмо отозвался Шалый, на всякий случай делая шажочек назад. – Походить.

– В других местах где-нибудь расхаживай. Нечего сюда лезть!

Тут Шалый приметил, что противник неважно выглядит – осунулся, весь как-то отек, сделался похожим на переполненный бочонок, под глазами у него налились мешки темно-бурого цвета, а сами глаза ничего, кроме отчаянной усталости, не выражают. Внимательно разглядев все эти черты истощения, Шалый мгновенно осмелел, расправил плечи, выпятил грудную клетку и отчетливо произнес: