– Ну и? Х… ты мне сделаешь-то?
Петр постоял немного без движения, как бы переваривая сказанное своим утомленным бессонницей разумом, затем весь подался вперед и толкнул Бориску прямо в выпяченную колесом грудь. Борис не просто упал – он опрокинулся навзничь с такой силой, что, казалось, головой мог пробуравить землю. Полежал некоторое время на спине, приходя в себя, сел, растерянно посмотрел прямо перед собой, потом столкнулся взглядом с нависшим над ним Радловым, как-то неестественно взвизгнул, вскочил на ноги и ринулся прочь. Оказавшись на безопасном расстоянии, он остановился, прокричал в адрес Петра несколько нецензурных ругательств и в замешательстве поплелся домой.
У себя в избе он пил до наступления сумерек, отчего пьянел и злился, а вечером вдруг отправился к жилищу своих сестер и матери. Отворила ему Ира – она была слишком увлечена своими переживаниями, потому забыла поинтересоваться, кто это к ним ломится. В противном случае Шалому, конечно, никто бы не открыл, даже мать.
Увидев перед собой громадную тушу брата, Ира ахнула от испуга, но быстро поняла, что братец-то пьян, и в случае чего с ним вполне можно справиться.
– Чего приперся?
– Не хами, – мрачно предупредил Шалый. – Могу и поддать.
– Наподдавался уже, проваливай!
Она хотела резко захлопнуть дверь, но Бориска успел подставить ногу и в образовавшуюся щелочку прохрипел:
– Помощь нужна.
Ирина не слушала – пинала брата по ноге и изо всех сил дергала дверь, стараясь ее затворить.
– Да стой! – крикнул Борис, стиснув зубы от боли – пиналась сестра весьма ощутимо. – Покажи, где дочери радловской могила!
Женщина машинально дернула дверь еще пару раз, как заведенная кукла, у которой внутри не до конца ослабла пружина, потом посмотрела на позднего гостя с любопытством, подумала немного, покачивая головой в такт собственным мыслям, и выскользнула на улицу.
– Лизки, что ли? – уточнила она, прищурившись то ли хитро, то ли злобно.
– Да, да, ее!
– А тебе зачем?
– Радлов.., – Шалый сделал паузу, пытаясь подобрать такие слова, которые не выставили бы его смешно или глупо, – ударил меня. Отомстить хочу.
– Ударил? – Ира засмеялась, громко, с издевательскими нотками. – Что ж ты ему сразу не ответил?
Шалый молчал, свирепо уставившись на сестру.
– Так ты у нас только женщин бить горазд, – продолжала та сквозь гомерический хохот. – Какой слабенький, ну надо же!
– Пасть закрой.
Ирина от обиды проглотила смех, насупилась, но почти сразу решила этот момент замять и заговорила о другом:
– Разве твои алкаши не могут тебе показать?
– Эти с пьяных глаз не найдут. Так поможешь?
– Да. Ночью. Но ты больше не приходи, мама тебя видеть не может.
– Распустились без отца-то, – и Бориска замахнулся, изображая удар, но не ударил, а только осклабился – такие у него были шутки.
– Нет, – Ирина не дрогнула и от занесенного над ней кулака прикрываться не стала, понимая, что на сей раз нужна Борису, а значит, ничего он ей не сделает. – Просто отец наш такая же скотина был, как и ты, пусть земля ему будет пухом. Ты-то весь в него. А мы, помню, с облегчением вздохнули после его смерти – даже я, хоть и маленькая была совсем. Ох, как он изводил всех, как изводил…
– Распустились без него! – угрюмо повторил Шалый и замолк, не зная, что еще можно возразить.
Сумерки и туман между тем сгущались, и лицо сестры он постепенно переставал видеть – только глаза блестели двумя хищными огоньками. Борис вдруг испугался этих огоньков, представив, что вот отделятся они от скрытого во тьме лица и начнут его преследовать, покоя не давать, потому подытожил:
– В общем, ночью приходи ко мне, – и поспешил удалиться.
Ночь опустилась на селение как-то незаметно, мать и сестры улеглись спать, но Ирина уходить не торопилась – сидела в своей комнате и думала, хорошо ли она поступает, идя на поводу у своей ревности, уместно ли пытаться отомстить мертвой, или все это верх подлости. Да и с буйным братцем связываться не особо хотелось. Впрочем, думалось ей вяло, и когда из сонмища противоречивых мыслей выделилась одна отчетливая: «Да, это подло», – Ира отмахнулась от нее. Напряженный внутренний диалог в ней замер, в образовавшуюся толщу безмолвия потихоньку проникла сонливость, и женщина задремала – потонула в черноте, не видя никаких сновидений.
Через час она вскочила, сама не понимая, отчего, быстро собралась и выбежала на улицу.
Воздух был сырой, но туман, царивший последние дни, вдруг испарился, и было свежо и ясно, а по небу сахарной пудрой рассыпались бесчисленные звезды – не сосчитать.
Ира продвигалась вперед неспешно, с тяжелым сердцем, вздрагивая от малейшего шороха – чувствительность ее обострилась донельзя, она будто видела и слышала озябшей кожей. Вдали завыла собака, на ее вой отозвались другие, с разных концов селения, реденькие кустики по обе стороны от тропы негромко зашелестели, как бы перешептываясь, треснула ветка – все это проникало через кожу, обостряя воображение, и женщина постепенно ускорила шаг.