Красные петухи<br />(Роман)

Дорога круто пошла под уклон. Вышколенная лошадь, приседая на задние ноги, скользила копытами по твердому насту и, только спустившись с горы, снова взяла рысью. Под полутораметровой ледовой толщей лениво катила стынущие воды невидимая и неслышимая река, которая приютила подле себя многие сотни деревень, сел и городов. С ранней весны до самого ледостава плывут и плывут по ней вереницы плотов, караваны барж, суда и суденышки. Правый берег — крутой, густо порос лесом. Вдоль него — знает Флегонт — глубокие черные омута, всегда полные рыбой. Отменно хорошо в ночную пору пробежаться с наметкой. Тихо над рекой. Пахнет водой, рыбьей чешуей, смолой. Могучие руки Флегонта неслышно кладут на темную воду прикрепленную к пятиметровому шесту наметку. Рядом стоит Владислав с кошелем на боку и вслушивается, не плеснет ли в мотне. Как оба волнуются они, когда в наметке ворохнется вдруг щука и начнет молотить хвостом, того гляди, разнесет мережу в клочья. В эти мгновения Флегонт забывает обо всем. Крепко прижмет шест ко дну, пятится рысцой, выволакивая наметку на берег, подальше от воды. Ловко перевернет мотней вниз и с каким-нибудь азартным, веселым присловьем выкинет к ногам сына извивающуюся, разевающую зубастую пасть речную хищницу. Постоят подле нее, полюбуются ее упругими, метровыми скачками — и дальше… Он уходил с наметкой затемно, возвращался на свету. То ли блаженство с росы, с туманного утреннего холодку нырнуть под нагретое Ксюшей одеяло. Та что-то сонно пробормочет, прильнет к нему жарким телом, и сразу кровь загудит, забьет набатом в висках. Ох, сладка любовь на зорьке, на рассветном коровьем реву. Спится после этого… Не слышишь, как уйдет Ксюша проводить коров в стадо, как вернется и ляжет подле, дозоревать. Дивно хороша жизнь! Сколько радости в ней. Только не уставай радоваться, умей наслаждаться. Жалки пресытившиеся жизнью. Убоги равнодушные…

Вдали затемнел лес. Все ближе подступал он к дороге. На много верст в любом направлении Флегонт знает в нем каждое поваленное дерево, каждый ручей, каждую болотину. Знает, какая тропа, куда и откуда ведет. Где властвуют вальяжные лесные баре — белые грибы, где хороводятся мясистые ядреные грузди или краснозадые рыжики, где можно вдосталь полакомиться и полный туес набрать пахучей сладкой малины, либо терпкой сочной брусники, иль вяжущей рот пряной черемухи — все знает Флегонт… Лес — лучшее украшение земли, ее самый пышный и дорогой наряд. Лес — щедр и добр ко всему живому, будь то зверь, насекомое или человек.

Иди смело в любую глушь. Не бойся не ведающих солнца буераков, густых, непролазных ельников, по пояс заросших травой березняков — лес не тронет тебя…

Припотел жеребец, но бежал по-прежнему ходко, размашисто. А Флегонт думал и думал. Легко скользили его мысли.

— Стой!

Поперек дороги всадник с винтовкой за плечами. Словно из-под земли вынырнул. Флегонт опустил вожжи, скомандовал «тпру», и жеребец остановился.

— В чем дело? — спросил спокойно, а сердце тоскливо сжалось, и противный змеиный холодок заскользил между лопаток.

— Поворачивай назад!

Всадник подъехал к саням, и Флегонт узнал Коротышку. Предчувствие не обмануло.

— Чего стоишь? Живо! И моли бога за меня. Послал бы Крысикова — давно бы ты лежал с продырявленной башкой. Дома скажешься больным. И пока наш отряд в Челноково, чтоб духу твоего за воротами не было. Разнесем к разэдакой матери твое святое гнездо вместе с попадьей и поповыми дочками… Поворачивай! Да жми рысью, продрог, пока тебя дождался…

Флегонт молча развернул жеребца. Коротышка скакал рядом с санями.

«Ничего страшного, — пробовал успокоить себя Флегонт. — Вернусь домой, побуду под негласным арестом. Такова, видно, божья воля. Плетью обуха не перешибешь». И разные иные успокоительные мысли выжимал из себя, а сердце все сильнее стискивало предчувствие неотвратимой беды.

— Выходит, я арестован? Но по-моему…

— Не знаю, что по-твоему. По мне бы куда спокойней, если б ты находился у господа в раю.

— Чем я вам не угодил?

— Спрашиваешь у мертвого здоровье. Или не понимаешь, на чью мельницу воду льешь? Может, разъяснить?

— Сделайте милость, — смиренно произнес Флегонт.

— Ты — самый опасный человек: не поймешь, какому богу служишь…

— Бог один.

— Теперь все в мире раскололось на две половинки — красную и белую. И бога два. Ты хочешь между двух огней — и чтобы крылышки не подпалило и лапки не припекло? Не выйдет!

— Мы не поймем друг друга. Есть такие понятия, как «вера», «убеждения», «долг».

— Намекаешь?

— Нет. Думаю…

— Думал барсук — попал на сук. Как бы и ты…

— Перестаньте грозить, я не ребенок. С вами трудно разговаривать.

— Я тебя за язык не тяну.

— Вы коммунист? — неожиданно спросил Флегонт.

— Разве рогов не видишь? Гы-гы-гы!