Красные плащи

Ответ он нашёл много позже: бьющие через край силы молодости способны быстро заживлять раны не только телесные...

Вместе с даром гражданства Ксандр получил право заботиться о своём пропитании.

Нестор помог, и вскоре у него была своя медицинская практика. Год упорной работы позволил собрать сумму, необходимую для покупки небольшого дома; ещё до сбора урожая Ксандр своими руками привёл в порядок и украсил жилище, а месяц спустя порог единственной комнаты переступила его молодая жена.

— Конечно, он невелик, — говорил счастливец, показывая здание, разве что отчасти превосходившее размерами и добротностью хижину, где прошло его детство, — но ведь это первый наш дом.

— Я спартиатка, дорогой, — сверкнула ослепительной улыбкой Леоника. — Не забывай об этом.

Крохотный дворик не мог вместить всех, кого хотелось бы видеть на брачном торжестве, и оно — благодаря Ксении — состоялось в доме Пелопида. Ксандр очень хотел угостить друзей на славу; между тем деньги были потрачены, а долги в его планы не входили.

Взгляд молодого человека упал на доспехи Лисикла. Пустая бронзовая скорлупа — вот и всё, что осталось от честолюбивого ирена, а потом лохагоса. Скольким людям кроме него, Ксандра, принёс он горе?

Зловещий образ, что прежде не раз являлся в страшных сновидениях, перестал тревожить после удара мечом на мантинейской равнине. Так ли был прав Зенон, предостерегая от искушения уничтожить зло оружием? Да и прав ли вообще? Наказаны Килон, Навбол, бывшие односельчане — может быть, они поймут, что грабёж и насилие — занятие не столь уж безопасное и выгодное. Наконец, жестокий Лисикл... Правда, был ещё незнакомый всадник в красном плаще, сбитый копьём при Мантинее, но разве он не помогал злу, пресечённому ныне?

Как же иначе? Ждать сотни лет, пока далёкие потомки Лисикла, Килона, Навбола достигнут нравственного совершенства? Да и достигнут ли? Ныне живущий смертный никогда не узнает ответа.

Вздохнув, Ксандр вернулся к своим насущным заботам, как следует начистил потемневший металл и продал доспехи Лисикла вместе со своим упругим сирийским мечом лазутчика. Всё это действительно стоило недёшево, но настоящую цену взять не удалось — за минувший год спрос на оружие изрядно упал.

Обескровленная, лишённая даже тени былого могущества Спарта приходила в упадок, и хотя мир с нею так и не был заключён, все понимали, что лаконская угроза перестала существовать. Афиняне были рады избавлению от большой разорительной войны; они с упоением препирались с партнёрами по вновь созданному морскому союзу, создавали колонии в Потидее и на Самосе, захватив между делом при помощи флота Херсонес Фракийский. Беотия, коль скоро она перестала предпринимать дальние походы в чужие земли, их больше не волновала.

Фиванцы медленно выходили из оцепенения, сменившего героическое военное напряжение последних лет, и осторожно, как бы с оглядкой, брались за повседневные дела.

Беотархи с ужасом обнаружили, что казна пуста, а крестьянские хозяйства выжаты, словно гроздь винограда под прессом. Гружёные золотом ослы, столь успешно бравшие города противника, обратно не вернулись, в то же время военная добыча исчезла неизвестно куда, утекла, словно вода между пальцами, будто её и не было. Предельная экономия привела лишь к тому, что знаменитая фиванская конница, детище и гордость Эпаминонда, перестала существовать.

Суммы, вырученной Ксандром от продажи доспехов, оказалось достаточно, чтобы при деятельном участии Филиппа и Ксении устроить самый настоящий праздник.

Дочь Пелопида, кроме того, снабдила Леонику приданым, не остался в долгу перед новобрачными и македонский царевич. С тех пор как его старшие братья всё же расправились с узурпатором Птоломеем Алоритом и заняли трон Македонии — сначала Александр, а после его безвременной кончины Пердикка, — положение Филиппа явно улучшилось.

Новый царь сумел прекратить внутренние смуты, укрепить внешние границы, а деньги на содержание брата-заложника высылал бесперебойно и щедро, так, что тот мог оплачивать учёбу своих спутников и даже содержать для них лошадей.

Филипп был весел, от души желал счастья новобрачным. Смеялся над лаконскими шутками Леоники и любовался пышной бронзово-золотистой гривой её волос. Молодая спартиатка и в самом деле была на редкость хороша в сиянии своей природной красоты, удачно оттенённой праздничным убранством.

Правда, жизнерадостное настроение покинуло царевича, как только он вернулся в дом Эпаминонда. Озорные искорки в глазах угасли, уступив место выражению несвойственной ему грусти, а грудь время от времени невольно испускала глубокие вздохи.

Пармен тут же заметил состояние своего господина:

— Красивая женщина... Очень красивая, — вкрадчивым голосом заговорил он, улучив момент. — Дочь Пелопида сказала, что хочет стать жрицей в храме Асклепия, так стоит ли жалеть о ней? Ты ведь умеешь ценить красоту женщин, мой повелитель...

Взгляд Филиппа тут же стал острым: