Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов

Все полагали, что Альфонс VII ждет кончины императора Конрада и выборов нового. После того как прошлой осенью внезапно скончался король Генрих, старший сын кесаря, было не ясно, кому достанется императорская корона. А испанскому государю брак с Рихенцой был нужен, чтобы породниться с семьей римского императора, и лучи нежданного величия озарили Рихенцу, первородную внучку Болеслава Кривоустого, лишь потому, что это была самая красивая из племянниц Конрада III. Если бы после смерти ее дяди императорская корона перешла к роду Вельфов{12} или к другому роду, тогда убеленный сединами кастилец, может, и раздумал бы посылать послов за смешливой резвушкой, которая в тихой обители близ кесарева двора ждала, когда ее увезут в золотую клетку. И царственный ее супруг ссылался на опасности, грозившие его послам в пути: там-де разбойничают и французский король, и провансальские графы, и барселонские, и наемники ломбардских городов, да еще, чего доброго, налетят морские корсары, арабы Рожера Сицилийского{13}, этого «язычника», как называл его благочестивый кастилец. Бракосочетание per procura[2] состоялось уже давно, и Рихенца мечтала о блестящей короне южного королевства, поджидавшей ее под сводами леонского собора. А пока жила «королева» спокойно, почти как монашенка незнатного рода, даже скучновато, но, к счастью, при ней уже была ее свита из десяти дам и девиц. Под заботливым надзором Гертруды маленький двор будущей чужеземной королевы преобразил мирную жизнь монастыря. Все было полно Рихенцой, ее смех звенел на галереях и в саду. Кто знает, она, возможно, не так уж стремилась к пожилому супругу. Приезд гостей в монастырь взволновал всю ее свиту, и Рихенца упросила Гертруду познакомить ее с Генрихом.

Князь нехотя отошел от окна. Он как раз думал об испанской королеве и все же с трудом понял, что именно она-то и вошла к нему в сопровождении Гертруды. Невысокая, худенькая, не такая уж красавица, по рассказам Гертруды он представлял ее другой. Но когда она улыбнулась, ее лицо засияло такой прелестью, что у Генриха захватило дух. Светлые волосы блестели на солнце, глаза были большие, серые — она очень походила на свою бабку, русскую княгиню, первую жену Кривоустого{14}. Странно было видеть эту красоту степнячки среди кирпичных стен монастыря и его пестрых, вблизи таких тяжелых, неуклюжих башен. Генрих тоже улыбнулся. С минуту он смотрел на Рихенцу, потом учтиво склонился в глубоком, до земли, поклоне, как наставляла его сама Саломея фон Берг.

— Это дочь нашего брата, с которым вы так любезно обошлись, — сказала Гертруда.

Но Рихенца только усмехнулась: видимо, она (или Генриху так показалось?) не держала на него зла за то, что ее отца выдворили из краковской столицы и наследных земель.

— А я вас уже видела, братец! — спокойно сказала она. — Через щели в ограде.

И засмеялась. Она назвала его «братец» — не величать же ей такого юнца «дядей»!

Но Генрих не улыбнулся в ответ, в его воображении возникла Верхослава. И когда Рихенца с Гертрудой ушли, он снова начал думать о ней.