Красные щиты

Он часто останавливался и смотрел на высокое, ярко-синее небо. После полудня он присел на краю дороги, у пня, на котором сидел старый крестьянин и грыз ломоть черного, как земля, хлеба. В ответ на приветствие крестьянин что-то пробурчал, не переставая жевать. Тэли даже не смотрел на него, но вдруг с удивлением отметил, что испытывает обычное человеческое чувство — голод. Он не понимал, как это возможно и как вообще возможно, что мир еще существует. Ему казалось, весь мир и он сам исчезли, потонули в красном тумане, стоявшем перед его глазами.

Тэли двинулся дальше, уже более медленным шагом. К вечеру он услыхал позади себя топот лошадей. Солнце теперь светило ему прямо в лицо, и длинная тень скользила у его ног, ложась темной полосой на поле.

Вдруг он заметил близ своей тени другую тень, такую же длинную. Тэли обернулся. Рядом с ним шел князь Генрих и что-то говорил. Видно, князь уже несколько минут шел так и говорил, потому что Тэли уловил конец какой-то фразы. Позади них Герхо вел под уздцы двух коней. Тэли подумал, что Герхо похож на ангела, сопровождавшего Товию, — руки подняты в стороны, как крылья, бледное лицо в желтоватом закатном свете кажется вылепленным из воска.

Словно очнувшись ото сна, Тэли взглянул на своего господина постаревшее лицо князя выражало тревогу и смущение. Заметив, что взгляд Тэли стал более осмысленным, Генрих снова заговорил.

— Тэли, — кротко спросил он, — Тэли, куда ты идешь?

Тэли ничего не ответил, но остановился и повернул лицо к князю. Тот положил руки ему на плечи, потом схватил его за локти.

— Тэли, бога ради, отвечай, куда ты идешь?

В памяти Тэли вдруг возникло зеленое, холодное Королевское озеро, и он сказал:

— На родину.

— Что ж так вдруг, никому не сказавшись? Вернемся в замок, соберешься, поедешь с рыцарями. Ты даже коня не взял.

— Не надо мне коня.

Тэли смотрел мимо князя, куда-то вдаль, где синела полоска леса. Лицо у него было застывшее, будто покрытое ледяной коркой. Князь тряхнул его за руки.

— Тэли, Тэли, проснись!

— Я не сплю, — сказал Тэли. — Я возвращаюсь на родину.

— Подумай, до Зальцбурга так далеко…

— Далеко, но я дойду.

— У тебя ни коня, ни денег.

— В дороге разживусь.

— Ты не знаешь дороги.

— У людей спрошу. Пойду в Краков…

— Тэли, молю тебя, подожди день-два. Подумай, как я одинок…

— Знаю, — сказал Тэли, — ты одинок…

Генрих резко отвернулся, опустил руки. Оба постояли молча. Потом Генрих опять повернулся к нему, заключил его в объятья и, склонив голову ему на плечо, горько заплакал. Кони нетерпеливо стучали копытами. Герхо не говорил ни слова. Тэли тоже молчал. Он только обнял князя.

— Что ж, князь, — сказал он наконец, — мне надо идти, солнце уже заходит.

Генрих молча отстранился.

— Дай ему коня. Нам одного хватит, — приказал он Герхо.

Но Тэли не взял коня. Он взял лишь немного мелких денег у Герхо, поцеловал его, и пошел по дороге не оглядываясь. Он знал, что Герхо и князь стоят и смотрят ему вслед, но вскоре забыл о них и снова погрузился в состояние душевного оцепенения, которое владело им с самого утра. Твердым, ровным шагом он шел все вперед и вперед.

Много дней и много ночей провел Тэли в пути — замки, деревни, хутора, города оставались позади. Платье его превратилось в лохмотья, и в одном силезском монастыре ему дали какую-то сермягу. Обросший, с лохматой бородой, добрался он глубокой осенью до Зальцбурга, и там никто его не узнал. Некому было узнавать. Из людей, знавших его, почти никого не осталось в живых, да и тех он избегал. Город лежал в развалинах, недавно здесь был пожар. Дом его дяди стоял пустой. Тэли провел там несколько ночей, но тоскливый вой собак не давал спать, душа не находила покоя. Лишь теперь, после многих дней пути и лишений, Тэли начали вспоминаться глаза Юдки, синие, широко раскрытые глаза. Они будили его ночью, отгоняя сон своим вопрошающим взглядом, и каждый раз, увидев их, он невольно издавал этот резкий стон, напоминавший звук «и» или шипенье жарящегося на вертеле мяса. В канцелярии епископа Тэли сказали, что дом за Менхсбергом перешел в его владение. Тэли отправился на погост при храме святого Петра, отыскал там могилы, в которых были похоронены дядя и его жена, помолился за усопших. Дом он пожертвовал монастырю, а сам уже зимой, под рождество, пошел в монастырь святого Бартоломея.