Красные стрелы

Конечно, досталось и нашим. Сгорела «тридцатьчетверка» старшины Николая Бондарчука. В танк, на котором механиком-водителем был Алмазов, тоже угодил снаряд. Сразу погибли командир и стрелок-радист. Сам Алмазов, отделавшийся испугом, выскочил из машины и начал сбивать грязью забегавшие по броне алые язычки пламени. На помощь ему поспел только что лишившийся «боевого коня» Бондарчук. Рискуя жизнью, потому что танк мог взорваться, они забросали жидкой грязью моторное отделение и победили огонь.

Прошедший бой, потеря экипажа и танка потрясли Бондарчука. На следующий день начальник штаба батальона В. М. Копчик рассказал, что Бондарчук заходил к нему и закатил истерику. На правах земляков, а старшина с начальником штаба были с Харьковщины, они не раз встречались, вспоминали знакомых, мечтали, как после войны вместе отправятся домой поездом Шепетовка — Баку. На этот раз Бондарчук заявил Копчику:

— Арестуйте меня, товарищ старший лейтенант.

Тот удивился:

— За что?

— Машину не сберег. Алмазов спас свою, а я даже не попытался. Люди там, в тылу, сколько сил отдали, чтобы изготовить танк, надеялись, что их труд не пропадет. Одним словом, Виктор Михайлович, оказался я самой последней дрянью. Стыдно мне теперь смотреть в глаза товарищам.

— Успокойся, Миколо, — как можно более ласково сказал Копчик. — По-разному горят машины. II обстоятельства бывают разные. Зря грызешь себя…

Когда начштаба кончил свой рассказ, Дедков предложил организовать беседу Алмазова и Бондарчука о том, как они спасли горящий танк. Мне идея комиссара пришлась по душе. Пусть танкисты перенимают опыт и учатся прямо на поле боя.

К Кашире подошел 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала П.А. Белова. Теперь только и разговоров о скором разгроме наседающей на нас 17-й гитлеровской танковой дивизии.

Как-то мне позвонил командир бригады:

— Товарищ Шутов, приезжай, есть новости.

Передаю трубку телефонисту. Тот широко улыбается.

— В чем дело, Козырев? Чему смеетесь?

— Ясно, товарищ капитан, зачем вас вызывают. Наступление должно быть, не иначе.

Сержант Козырев — москвич. До войны работал на строительстве метрополитена. На фронт пошел добровольно, оставив дома жену и сынишку. Мы все их хорошо знаем, особенно я. Не лично, а по письмам.

Козырев получает их чаще других. Дает нам читать, и меня, у которого вообще переписки нет, его письма согревают. Для меня жена и сын Козырева стали вроде родными, я беспокоюсь о них, жду очередных писем.

— Что-то из дому вам давно ничего нет? — спрашиваю у телефониста.

— Сам удивляюсь, — опускает он голову. — Не случилось ли чего?

Я знаю, как Козырев любит семью. Чтобы утешить его, говорю:

— Ничего. Вот прогоним немцев от Каширы, отпущу вас на денек в Москву повидаться с женой и сыном. Только с условием, что привет от нас передадите.

Козырев сразу посветлел:

— Большое спасибо, товарищ капитан… Обязательно передам…

Совещание у комбрига короткое. Посвящено оно действительно предстоящему наступлению. Бригаду придают 2-му гвардейскому кавкорпусу, которому предстоит ударить на юг в направлении Венева.

Шестого декабря войска Калининского, Западного и нашего фронтов перешли в контрнаступление. Уже восьмого 2-й гвардейский корпус освободил Мордвес.

Нам приказано прорваться в тыл вражеской группировки, на ее коммуникации.

…Без двадцати шесть утра. Сильный ветер раскачивает кроны деревьев. Снежные хлопья гулко падают с веток на замерзшую землю.

Слышны голоса:

— Морозец, будь здоров! Градусов на тридцать с гаком.

— На печи бы сейчас сидеть да блины есть.

— Блины? Хорошо! Помнишь Пушкина: «У них на масленице жирной водились русские блины…»

Любителю блинов не дают закончить:

— Тихо, капитан идет!

Отдаю последние распоряжения и направляюсь к своей машине. Но ко мне бежит дежурный по штабу и еще издали кричит:

— Товарищ капитан, на проводе Москва! Вас вызывает генерал Федоренко.

— Федоренко?! Командующий бронетанковыми войсками Красной Армии?

— Он самый!

Не иду, а бегу к аппарату.

— Капитан Шутов? — спрашивает далекий голос. — Здравствуйте. Сдавайте батальон и срочно явитесь в Управление.

— Товарищ генерал-полковник, сейчас батальону предстоит сложная операция. Разрешите прибыть к вам после нее.

В голосе на другом конце провода слышатся металлические нотки:

— Я был о вас лучшего мнения, товарищ Шутов…

До Москвы всего езды несколько десятков километров. В обычное время на это нужно час-полтора. Но сейчас машина ползет как черепаха. Дороги забиты войсками, техникой. Все движется в одном направлении — к фронту. Только однажды мы перегнали попутчиков — колонну военнопленных. Вид у гитлеровских молодчиков жалкий: ноги обернуты тряпьем, головы закутаны полотенцами, платками, одеялами, на озябших телах тонкие цвета плесени шинели. Еще накануне, возможно даже сегодня утром, они мечтали о скором вступлении в Москву. А теперь идут скрюченные, съежившиеся, с втянутыми в поднятые воротники головами.