Красные цепи [Трилогия]

Давка меня не беспокоит. Я стою у края барной стойки с внутренней ее стороны, куда заказан ход для других, вместе еще с двумя-тремя постоянными гостями, которым тоже даровано такое молчаливое право вместе с привилегией наливать самому себе виски. И этой привилегией я пользуюсь сегодня в полной мере. Внутри у меня свой собственный ад: тягучая, выматывающая душу тоска, которая отступает со змеиным шипением под очередной порцией алкоголя, но не уходит, а продолжает сдавливать сердце черными холодными кольцами. И сколько бы я ни пил, кто-то недобрый и мстительный внутри меня с издевательской настойчивостью показывает одни и те же картинки: мертвую девушку под холодным дождем и исчезающую в черном провале подвала быструю тень. Я оборачиваюсь: на полке между бутылок до сих пор стоит фотография Марины в траурной рамке — она тоже здесь, в этом аду, словно даже и после смерти не покинула рабочего места. Ее улыбка, при виде которой и самая горькая человеческая жизнь уверовала бы в то, что она прекрасна, сейчас уже не выглядит веселой, а взгляд кажется полным укоризны. Да, Мариша. Тебя я тоже не уберег от смерти на разделочной доске грязного асфальта. А вчера не смог спасти еще одну девушку от того, чтобы она не стала разорванной оберткой человека, мусорным мешком, набитым стынущим мясом, брошенным в холодную лужу.

— Ваши руки, «Винчестер»! А теперь — ВАШИ ГОЛОСА!

Дом вздрагивает от подвала до чердака, словно от чудовищной икоты, сотрясшей его чрево. Определенно, то, что набилось сюда в эту ночь, может вызвать изжогу даже у каменного желудка. Я смотрю на лица в толпе, наливаю виски и пытаюсь договориться с самим собой — самым трудным и упрямым оппонентом на свете.

Конечно, ты облажался, дружище. Не спас человеческую жизнь. Наверное, Алина права, и то дело, которым ты занимался когда-то и за которое взялся снова, действительно не твое. Но хорошо, предположим, ты ее спас. Не опоздал на несколько минут, и вот Пожарская жива, только напугана, да еще измазала грязью модные джинсы и курточку. Испуг пройдет рано или поздно, одежда отстирается, и она будет жить дальше. Втиснется в толпу, заполняющую «Винчестер» или другой бар. Будет скакать на танцполе, вскидывать руки и добавлять свой голос к общему реву. Знакомиться — вот, например, с этим потным типом в полосатой рубашке, который старается смыть алкоголем размышления о квартальных бонусах и взносах за кредитную «камри», оставив на их месте клубящуюся пустоту, потому что других размышлений у него никогда не бывало. Потом она уедет с ним из бара, а позже будет обсуждать это приключение с подружками. Может быть, она станет с ним встречаться и называть его «мой МЧ». Будет ездить с ним на отдых, выкладывать фотографии в социальную сеть, а через некоторое время, преодолев неубедительное сопротивление, женит его на себе, и они начнут размножаться в ипотечной квартире. Да, парень, похоже, мир много потерял от того, что ты не успел ее спасти. Чертовски много.

Я знаю, что индуцированный приступ мизантропии это не выход, но продолжаю заводить себя, всматриваясь в бесконечное хаотичное движение пустых лиц. Поношенная девица в вызывающе нарядном вечернем платье и с маленькой сумочкой, выглядящая на редкость нелепо в демократичной обстановке бара. Тип в плохом костюме с болтающимся ослабленным галстуком — видимо, сбежал сюда прямо из офиса. Краснорожая туша, с утробным рыком наваливающаяся на спины в стремлении пробиться к алкогольному водопою. Клетки бессмысленной животной массы.

Я делаю глоток, жидкий огонек обжигающего торфяного пламени присоединяется к разгорающемуся пожару внутри. Снова доливаю себе виски, и в этот момент стены опять вздрагивают от оглушительного акустического удара, а у дверей возникает какое-то новое движение: кто-то останавливается, кто-то оборачивается, человеческая масса беспокойно колышется, и в ней образуются просветы, как бывает, когда сильный ветер рвет плотный слой облаков. Сначала я вижу машину: черные глянцевые бока тяжелого «Continental», припаркованного прямо у входа, блестят от дождя, как шкура породистой лошади. А потом я вижу ее.