Красные цепи [Трилогия]

Карина сидела на металлической скамейке под стендом с пестрыми комиксами об оказании первой помощи при переломах и смотрела на бледные полосы света из окон, что крались по линолеуму цвета морской волны, как унылые тучи над океанской водой. Рядом стояла дорожная сумка, совсем как давным-давно, в другой жизни, когда она так же сидела на жесткой полке купе, поезд уносил ее в неизвестность, а приятный, интеллигентный мужчина напротив спросил: «Наверное, вы не часто ездите в поездах?», и она зачем-то ответила, вместо того чтобы промолчать.

Голову словно набили сухим песком: сказывалась беспокойная ночь, события которой представлялись обрывками дурного сна; может быть, оттого, что она действовала бессознательно, не вполне отдавая отчет в реальности происходящего, но в то же время уверенно и на удивление четко: подобрать окровавленный молоток, телескопическую дубинку, брошенную бейсбольную биту, унести все это в квартиру и спрятать в кладовке; вызвать полицию и врачей; накинуть поверх разметавшегося пеньюара пальто, застегнуть его наглухо, сунуть ноги в зимние сапоги – и снова выйти на улицу. Отвечать на вопросы, дрожа от холода и нервного возбуждения, забраться в машину «Скорой помощи», куда на носилках вкатили все еще бесчувственного А. Л. (или А. Р.? Инквизитора?), и держать его за руку, раскачиваясь на поворотах, когда он приходил в себя, порывался встать, о чем-то спросить, но она лишь молчала, помогая медбрату стирать кровь с лица и прижимать к ранам на голове быстро намокающее горячим и алым домашнее кухонное полотенце. Долго ждать в приемном покое, больше похожем на морг, среди покалеченных, стонущих, пьяных и полуголых, ковыляющих самостоятельно или распростершихся на носилках, воняющих перегаром, гноем, калом и потом, и только под утро, убедившись, что два длинных шрама зашиты, что томография не выявила гематом, а рентгеновский снимок не показал переломов, уехать домой. Таксист, косившийся на ее распущенные черные волосы и красный рот, пытался было завести разговор, но Карина взглянула так, что он мгновенно замолк – может быть, что и не на один день.

Квартира показалась совершенно чужой, покинутой жившими тут людьми так же внезапно, как исчезает команда корабля-призрака, оставляя тем, кто найдет его, дрейфующего по волнам, строить предположения о случившемся: оплавленная свеча, растекшаяся по металлу подсвечника, недопитая бутылка вина, запеченное мясо, так и не покинувшее остывшей духовки, тарелки на белой скатерти, а теперь еще и разбросанные в беспорядке поспешных сборов вещи. Перед зеркалом в ванной Карина стерла краску с глаз и губ – резкими, порывистыми движениями, словно ненавидела тот новый образ, который вдруг вздумала зачем-то примерить. Быстро переоделась – черный свитер, длинная темная юбка, платок, собрала вещи в дорожную сумку – только то, с чем пришла в этот дом почти полгода назад. Не прибираясь, забыв погасить свет на кухне, торопливо выскочила за дверь, будто бы совершая побег и опасаясь, что помедли она с бегством пару лишних минут, и что-то, оставленное в этой квартире, сможет ее задержать.

В больнице уже ждал хмурый, невыспавшийся оперативник: она рассказала историю о страшной драке, которую видела из окна, о неизвестных злодеях, напавших на ее мужа, и двух отважных мужчинах, кинувшихся ему на выручку и тяжко пострадавших в жестоком побоище. Полицейский нацарапал несколько каракуль в блокноте, спросил, сможет ли Карина подъехать потом в отделение для составления протокола, пообещал сообщить, если появятся новости, и исчез.

– А что у вас в сумке? – полюбопытствовал он перед уходом.

– Вещи для мужа, – спокойно соврала Карина.

Насчет своих показаний она не тревожилась. А. Л. – пора уже привыкать называть его по-другому, надо себя приучать! – так вот, Инквизитор вряд ли мог видеть, как она набросилась на этих бандитов, а если и сообразил что-то, уж точно не выдаст ее, хотя бы из благодарности. Что же до самих налетчиков, то они тем более будут молчать: один из них, получивший удар молотком в висок, находился в глубокой коме и имел все шансы остаться там в ожидании переселения в лучший мир; второй же только сейчас приходил в себя после операции по удалению субдуральной гематомы. Впрочем, существуй даже реальная опасность отправиться за решетку, Карину это тревожило мало. У нее имелись более серьезные поводы для переживаний.

Палата оказалась большой, светлой, с двумя окнами, выходившими во двор, маленьким телевизором, отдельным душем, туалетом и четырьмя койками: одна из них была заправлена и пустовала; поверх смятого одеяла другой лежала горбом какая-то книжка в мягкой обложке, на тумбочке у изголовья валялись апельсиновые корки. На кровати справа, ближе к окну, кто-то спал, отвернувшись лицом к стенке и завернувшись в серое одеяло. Карина подошла к изножию четвертой койки, слева у двери, остановилась и посмотрела.