Красные туманы Полесья

Людей завели в сарай. Староста закрыл двери, сунул ключ в карман.

Гауптштурмфюрер подозвал к себе оператора.

— Сейчас начнется самое главное. Снимай так, чтобы в кадры и фото не попали наши солдаты. Только полицейские.

Прогрохотал бронетранспортер, встал в проулке.

Подошел Калач, доложил:

— Евреи на месте, под охраной.

— Гут, приступайте к работе, господин начальник полиции.

— Слушаюсь. Становись!

Полицаи выстроились в шеренгу.

Калач отдал команду. Его подчиненные бросились к грузовику достали из кузова канистры с бензином.

Калач подумал и отдал еще один приказ:

— Поставьте канистры. В овине должны быть снопы соломы. Тащите их сюда, обложите сарай, чтобы быстрей разгорелось.

Когда все было готово, каратели встали вокруг сарая, облили солому и стены бензином. Начальник районной полиции достал спички.

Бонке крикнул:

— Калач, поджигать перед камерой!

— Хорошо.

Он дождался оператора, чиркнул спичкой, бросил ее на солому.

Снопы тут же взялись огнем, от них загорелись стены и соломенная крыша. Повалил дым. Люди в сарае поняли, что их сжигают заживо, закричали, забились в ворота. Полицаи и гауптштурмфюрер смеялись, а сарай разгорался. Вскоре рухнула крыша, обрушились стены, крики смолкли.

Из дыма вдруг вышел Кузьмич, объятый пламенем. Он выставил перед собой руки и шагнул к Бонке.

Тот крикнул начальнику полиции:

— Мне нельзя быть в кадре. Пристрели его.

Калач выстрелил. Тимофеев упал на землю. Оператор поднес вплотную камеру, потом несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, снял Калача с пистолетом в руке.

Огонь начал ослабевать. У дыма появился приторный запах. Горели человеческие тела.

— Все! Пройтись еще раз по деревне, поджечь хаты, постройки, плетни, все, что может гореть! — выкрикнул Бонке и приказал оператору: — Снимай!

— Да, господин гауптштурмфюрер.

Заполыхала вся деревня. Полицаи погнали коров, свиней, кур, гусей к машине.

— Отставить! Живность забить и разбросать по деревне! — распорядился Бонке.

Оператор закончил съемку, подошел к офицеру СС.

— Я все сделал.

— Неплохо получилось?

— Господин гауптштурмфюрер, мне еще никогда не приходилось снимать такое.

— Смотри, чтобы работа была качественной!

— Конечно, герр гауптштурмфюрер.

— Калач! — крикнул командир роты.

Тот подбежал.

— Я, господин гауптштурмфюрер.

— Как думаешь, Мирон, партизанам эта картина понравится?

— Их охватит такая ярость, что они без оружия ломанутся на пулеметы.

— Вот и отлично. Кончай старосту и полицейских деревни.

Калач удивленно посмотрел на эсэсовца.

— Но, господин Бонке, я бы взял их к себе в команду.

— Да? А то, что они знают о ценностях евреев, тебя не пугает?

— Вот в чем дело. Тогда да, конечно.

Он отошел от эсэсовца, и тут же прозвучали три выстрела.

Калач вернулся.

— Дело сделано.

— Погоди, тут был какой-то зэк.

— Так точно, Фома Болотов.

— Он сгорел в сарае?

— Нет, я приказал его арестовать. Значит, он должен был быть в конторе.

— А та, я смотрю, не вся сгорела.

— Я быстро.

Калач подбежал к конторе, когда из пожарища вылез чудом уцелевший Болотов.

Он едва ковылял, держался за обожженную руку, увидел начальника районной полиции и прохрипел:

— Мирон Фадеевич, помоги, век должен буду.

— Ты меня знаешь?

— Кто же вас не знает. Я готов служить у вас.

— Это плохо, Фома, что ты меня знаешь. Но ничего, такое недоразумение вполне исправимо.

Калач дважды выстрелил Болотову в голову. Тот рухнул в огонь.

— Вот так, служи теперь на небесах.

Мирон развернулся и побежал к эсэсовцу.

Через двадцать минут бронетранспортер с семьей евреев под охраной двух солдат роты Бонке и грузовик пошли обратной дорогой, в объезд Ясино, в сторону районного центра. А сзади продолжали гореть хаты деревни Лоза, которая теперь значилась только на картах.

Взводы унтерштурмфюреров СС Ромберга и Эбеля под общим руководством заместителя Бонке оберштурмфюрера Венцеля устроили побоище в деревнях Карчеха и Павлинка.

Сам Бонке и команда полицаев Калача вернулись в райцентр в 12.20.

Начальник полиции разрешил своим подчиненным отдых, взял двух человек, пересел в бронетранспортер командира роты. Калач и полицаи устроились вместе с еврейской семьей.

Механик довел бронетранспортер до перекрестка Восточной и Береговой улиц, остановил его.

Бонке приказал всем спешиться.

Дальше евреев вели пешком. Баулы по приказу гауптштурмфюрера остались в бронетранспортере. Саквояж он нес сам. Вскоре все оказались в той самой хате, где старший полицай деревни Лоза докладывал обстановку Калачу.

— Вот здесь вы пока побудете, — сказал гауптштурмфюрер. — Как, Годман, устраивает жилище?

— Вполне, господин офицер. Но почему вы поселили нас здесь?

— Об этом поговорим вечером. Тогда же вам доставят продукты, чтобы вы не сдохли с голода.

— Почему так грубо, господин офицер?

Гауптштурмфюрер взорвался:

— Паршивый еврей, ты еще претензии выставлять будешь? — Но он быстро взял себя в руки. — Как я сказал, так и будет. Блюда из ресторана вам никто приносить не станет. Хотя если заплатите, то можно организовать и питание из «Мюнхена».

— У нас не осталось денег. Только мелочь.

— А ну давай сюда свою мелочь! — прорычал Калач, спохватился, взглянул на командира роты.