Красные ворота

— Да… — задумчиво начал он, — обидела крепко ты меня тогда, ну и сейчас… тоже. Ладно, обиды не держу, ты ж родная сестра друга, но ведь такой поворот только от тебя получил.

— А до меня отказов не было? — улыбнулась Настя.

— Убей бог, не было, — рассмеялся он. — Может, потому и зацепила ты меня накрепко.

Тут Женька появилась, поглядела лукаво на обоих, хихикнула:

— Любезничаете? А может, товарищ майор в любви признается? Интересно! Хоть бы мне кто признался.

— Ты чего меня майором величаешь? Имя, что ли, не знаешь?

— А я не знаю — как? Дядей Ваней вроде не то, не маленькая я, Иваном неудобно, а отчества вашего я не знаю, товарищ майор. Давайте так и буду. Тем более, слыхала, в академию вы поступаете, значит, скоро генералом будете.

— Ну это не обязательно и не скоро.

— Будете! Наверняка! Верно, Настя?

— Думаю, будет.

— Ох, наверно, здорово генералом быть?! Всего навалом, деньжищ куча…

— Ты что все про деньги? — прикрикнула Настя. — Сроду у нас в доме про них разговоров не было.

— Разговоров не было, но и денег тоже, — засмеялась Женька. — Так и живем, перебиваемся, все счастливой жизни ждем, про которую отец все уши прожужжал. А ее все нет и нет.

— Хватит, балаболка! Садись-ка да помогай посуду мыть, — сказала Настя раздраженно.

— Это я с удовольствием, особенно если с товарищем майором вместе, — стрельнула она глазами в Дубинина.

А в комнате шел другой разговор. При отце братья старались быть друг с другом подушевней и не спорили. Михаил про завод свой рассказывал, что расширяется он, новые цеха строят, через годик-два продукции давать много больше будет, что сейчас, после отмены карточек, настроение у народа поднялось, да и слухи ходят, что зарплату прибавят, в общем, жизнь пойдет. Хоть и устали за войну, но работают с душой, ну и верят все, что жизнь вскорости лучше довоенной будет.

— Бессомненно, сынки, лучше будет. Раз такую войну выдюжили, так и хозяйство восстановим, — убежденно поддержал Михаила отец. — Помните, в тридцать пятом карточки отменили и через год-два жизнь наладилась, и недаром с легкой руки товарища Сталина сразу все заговорили: жить стало лучше, жить стало веселей. Эх, кабы не война, сейчас такая жизнь была… — мечтательно протянул под конец.

Настя помыла посуду и пошла на ночное дежурство, остались в кухне Женька с Дубининым одни.

— Значит, не помнишь, как у меня на коленях сидела? — посмеиваясь, спросил он.

— И не было такого, — засмеялась и она.

— Ты прогуляться не хочешь, Москву мне показать? Погуляем, в кафе-мороженое зайдем, а?

Женька ответила не сразу, поглядела на Дубинина задумчиво, чего-то в своей головке прокрутила и согласилась.

9

В середине февраля неожиданно позвонила Женька. Коншин смутился, деньги-то он ей отложил, но потом израсходовал.

— Я с вокзала звоню, — объявила она, словно ему это так важно знать.

— Ну и что делаешь? Опять гуляешь?

— Не… Я тут с одной девушкой познакомилась, так ей посоветоваться с вами надо.

— Занят я, милая… И что этой девице нужно?

— Воевала она, разведчицей была, а документов нет, вот она…

— Ладно, надо же тебе долг отдать. Только, Женька, пока не весь. Ты на каком вокзале?

Женька ответила, что на Казанском, и ждать будет у главного входа, а насчет долга — это неважно.

До Каланчевки от дома Коншина недалеко, сел на пятидесятый трамвай на улице Дурова, а там по 2-й Мещанской, Безбожному, Каланчевской улице — вот и вокзалы. Еще издалека он увидел Женьку, она стояла с независимым видом, руки в карманах старенького пальтишка, но видно — замерзшая. И опять кольнула Коншина жалость к этой глупой девчушке и одновременно — раздражение от ощущения своей вины.

— Придумала небось про девушку? — спросил вместо приветствия.

— Честное пионерское… Она в зале ожидания сидит.

Прошли туда… Знакомая, будоражущая обстановка вокзала, когда нестерпимо хочется куда-нибудь ехать, слушать перестук колес, видеть пролетающие мимо полустанки, испытывая какую-то неясную тоску при звуках паровозных гудков…

Они с трудом пробились сквозь толпу, пробрались по узкому, заваленному вещами проходу между скамейками, перешагивая и через чемоданы и тюки, и через ноги сидящих, дремлющих, а то и похрапывающих пассажиров, и дошли наконец до Женькиной знакомой. Она была в сером платке, в черной не новой телогрейке, в валенках и показалась Коншину совсем девчонкой, тем более ожидал он увидеть более взрослую девушку, воевала же. Она повернула к ним бледное невыразительное лицо, потом поднялась и, взяв в руки какой-то узелок, освободила около себя место.

— Вот, Ася, привела я, — с чувством выполненного долга сказала Женька.

— Здравствуйте. Спасибо, что пришли. Присядете, может? — робковато предложила она.

Коншин присел, оглядел девушку и спросил с сомнением:

— Сколько же вам лет? Неужто могли воевать?

— Мне еще семнадцати не было, когда нас в разведку взяли. А выглядела я дай бог на пятнадцать. Но это и хорошо было, меньше подозрений у немцев вызывала.

— Так вы к ним в тыл ходили?

— Да, в тыл, — устало вздохнула она. — А вот теперь концов не найду, чтоб доказать это. Инвалидности военной и не дают. Вот приехала…