Красные, желтые, синие

– А, что хотите, делайте! Арфеня, иди убери из кладовки вещи. Я тебе завтра в коридоре ящик с замком поставлю.

Наконец уборщица, раздражённо ворча себе под нос: «Скоро на нашей голове уже жить захотят!», выволокла из комнатки последнюю коробку. И пошла по коридору, ненадолго притормозив перед работающим телевизором.

– Бедные, несчастные люди! – всхлипнула уборщица, печально прикрыв рукой глаза. – Бедные, бедные!

По республиканскому каналу шла передача о геноциде армян 1915 года. Протяжно лились грустные звуки дудука, а на экране одна за другой сменялись потускневшие фотографии семидесятипятилетней давности. Растерянные мужчины, измученные женщины, полуживые старики, испуганные дети… Удивительно похожие на мою бабушку, Ерванда, маму, Алиду, на меня.

Утром Ерванд наменял где-то целый карман пятнадцатикопеечных монет и отвёл нас на переговорный пункт. Мама безостановочно набирала наш бакинский номер. И вдруг телефон откликнулся:

– Бэли![58]

– Алида?! – закричала мама. – Вагиф?! Вы кто? Что там делаете? Позовите Алиду, где Алида?

– На кладбище! – рявкнул кто-то в трубке, и тут же пошли короткие гудки.

Мама, не опуская трубку, набрала затерявшийся в конце записной книжки номер своей старенькой учительницы музыки, живущей на соседней улице. Старушка сразу заплакала, узнав маму, и, всхлипывая, начала рассказывать всё, что слышала. Про нападение на нашу квартиру. Про катафалк у ворот нашего двора. Про соседей, уехавших с Алидой в Кедабек хоронить папу. Про беженцев из Армении, вчера только вселившихся в освободившуюся квартиру.

– Крепись, Греточка! Хоть одну дочку сохранила! Слава богу, хоть только наполовину!

14

В Москве уже давно была осень. На улице всё время дул ветер, уносивший мимо нас коричневые кленовые листья, обрывки газет, нетерпеливых прохожих, у которых мы то и дело спрашивали дорогу в прокуратуру, редакцию «Правды», Министерство образования, армянское постпредство, Госкомтруд.

Никакого официального подтверждения нападения на нашу бакинскую квартиру мы, конечно, не получили. Ответ на запрос прокуратуры СССР был очень кратким: «Зафиксирована смерть 45-летнего Гаджиева Вагифа Ахмедовича вследствие обширного инфаркта миокарда. Квартира умершего ввиду отсутствия проживающих в ней граждан предоставлена остро нуждающимся очередникам». Этот листок мама с надеждой протягивала десяткам бакинских беженцев, толпящимся в Армянском переулке. Кто-то возвращал его с собственной длинной историей побега из Баку. Кто-то многословно объяснял, что инфаркт миокарда в качестве причины смерти вписан в каждый второй ответ на запрос московской прокуратуры о судьбе бакинских беженцев-армян. Кто-то участливо спрашивал, сколько лет было Алиде.

Мы всё время чего-то ждали, где-то регистрировались, просили, переспрашивали, получали какие-то талоны, карточки, удостоверения. И недоуменно вертели их в руках, как в Ереване, когда не могли прочесть ни одного слова, составленного из замысловатых кудрявых «иероглифов».

Мы жили в крошечном гостиничном номере на окраине Москвы. В Министерстве образования СССР маме предлагали работу учителя русского языка и литературы то в рязанской сельской школе, то в тамбовской. Просили ещё раз подумать, не бояться, обещали, что мы скоро привыкнем, адаптируемся. А услышав мамин сбивчивый, извиняющийся отказ, озадаченно пожимали плечами: не надеемся же мы навсегда остаться в Москве?! Да и сроки нашего проживания в ведомственной гостинице ограничены.

Иногда нас звали к себе московские родственники. Щедро нарезали на стол импортную копчёную колбасу, старались угадать, на кого я больше похожа, скучнели, когда мама начинала пересказывать наши хождения по учреждениям. И оживлялись, как только разговор заходил об эмиграции в США.

– Грета, ты даже не представляешь, как вам повезло! – тут же включался в разговор мамин троюродный брат, дядя Эдик. – Америка!!! Они там беженцев знаешь как поддерживают?! Три года только учишь язык. Не работаешь: кормят, поят, одевают, квартиру дают, машину. Эх…

Мама виновато качала головой, объясняла, что, если мы уедем в такую даль, как нас найдёт Алида?.. Ведь уезжаешь, и всё. Обратно уже не пустят… И Алиду к нам могут не выпустить.

Дядя Эдик досадливо махал рукой:

– Вчерашним днём живёшь. Ты лучше про Свету думай, про её будущее! Все умные люди сейчас в Америку ходы ищут, детей своих туда перевозят, устраивают. А ты… Хоть за анкетой в посольство сходить можешь? Может, ещё и не пустят никуда. Пустят – тоже хорошо, через годик и брата троюродного к себе перетянешь.

Отказ на свою анкету с просьбой о выезде в США мы получили спустя полгода. Поселковая почтальонша, вручив письмо, долго топталась у нашей двери, надеясь, что мама тут же при ней распечатает чудной заграничный конверт.

Мы жили в Подмосковье, в служебной квартире, которую вместе с должностью воспитательницы в школе-интернате маме «выбили» в Министерстве образования. Каждый месяц у нас появлялось по одной своей вещи: кастрюля, занавески, подушка, исчезали казённые стулья, стол, железные кровати.