Красные

11 июля матросская фракция Гельсингфорсского совета проголосовала за поддержку Временного правительства.

12 июля на заседании Совета обсуждался вопрос о роспуске Центробалта. Возражения большевиков во главе с Антоновым-Овсеенко встретили обструкцией и топотом сапог. К тому же корабли, команды которых поддерживали большевиков, срочно увели в море. 14 июля на Сенатской площади состоялся очередной большой митинг. «Наружу вылезла вся оборонческая и обывательская шваль, — писал о нем Антонов-Овсеенко, — Сенатская площадь давненько не видала такой живописи!» Ему тоже предоставили слово, но «минут пять — и напряженный голос сдает. Вой и рев заглушают дальнейшую речь. Свирепые разгоряченные рожи тянутся ко мне угрожающе».

На следующий день его арестовали прямо на улице. Чуть позже, также на улице, «взяли» левых эсеров Проша Прошьяна и Алексея Устинова. Всех троих в специальном вагоне отправили в Петроград. Там Антонова-Овсеенко посадили в грузовик и доставили в тюрьму «Кресты». Его соседом по камере оказался Дыбенко. Были в тюрьме и другие любопытные встречи. На прогулке они увидели лекаря Царской семьи, врача тибетской медицины Петра Бадмаева, лечившего Николая II и Распутина. Бадмаев вроде даже обрадовался: «Ага, еще большевичков подсыпали! Добро пожаловать. Крайности-то сходятся…»

Июль и август 1917 года были для большевиков самым тяжелым временем после свержения монархии.

Очевидцы вспоминали, что чуть ли не каждый прохожий в Петрограде считал своим долгом поймать большевика, видя в нем «провокатора» и «немецкого шпиона». «На каждом перекрестке только и слышно, как ругают большевиков, — вспоминал Федор Раскольников. — Одним словом, открыто выдавать себя на улице за члена нашей партии было небезопасно». 8 июля газета «Новая жизнь» отмечала, что растет число эксцессов «толпы и солдат против отдельных большевиков» и что «толпа врывается даже в трамвае и ищет «ленинцев».

Одного из членов ВЦИК избили за то, что он призвал не считать Ленина германским агентом, пока это не доказал суд. Газеты выдвигали различные версии, куда мог скрыться Ленин — то ли в Кронштадт, то ли в Стокгольм, то ли в Германию, то ли… в Одессу. Появлялись сообщения, что Ленина уже поймали в переодетом виде — в костюме матроса или даже в женском платье. Любопытно, что через несколько месяцев будут распространяться такие же сплетни, но уже о якобы сбежавшем в женском платье последнем министре-председателе Временного правительства Александре Керенском.

Писатель Илья Эренбург, который как раз в это время возвратился в Россию из эмиграции, вспоминал, что русский офицер-пограничник, посмотрев его паспорт, довольно злобно сказал: «Опоздали. Кончилось ваше царствие. Напрасно едете». А по дороге в Россию эмигранты, еще недавно радовавшиеся тому, что в России «взошла заря свободы», ругались друг с другом. Один из противников большевиков кричал: «Вы что хотите — бунтовать? Не выйдет, голубчики! Свобода свободой, а вам место в тюрьме!» Ему не менее убедительно отвечали: «Не тут-то было! Пролетариат возьмет власть в свои руки. Кто кого посадит — это еще вилами на воде писано!» Пророческие слова, что и говорить.

Ну а пока аресты и преследования большевиков проходили по всей стране. Было арестовано около восьмисот человек, в Петрограде закрыт штаб партии в особняке Кшесинской, закрывались большевистские газеты. Тогда, после «июльских дней», многим обывателям казалось, что большевики находятся «при смерти» и не исключено, что и все эти «Советы» и «комитеты» вскоре канут в небытие, а в стране установится «сильная государственная власть». Так, в общем-то, и случилось. Только эту «сильную власть» установили как раз те, кого в июле 1917-го, как писали тогдашние газеты, «пригвоздили к позорному столбу».

«Июльский кризис» привел к отставке первого министра-председателя Временного правительства — князя Георгия Львова. Его место занял военный министр Керенский. Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, в котором тогда преобладали эсеры и меньшевики, признал новый кабинет «правительством спасения революции».

Большевикам в это время был нанесен тяжелый удар, но они не были добиты до конца. Их газеты закрывали, но вскоре они выходили под другими названиями. Скрывающиеся и арестованные руководители партии помещали свои письма и протесты в других газетах. Партийные организации продолжали функционировать в полулегальном режиме.

Такое странное положение во многом объяснялось позицией эсеров и меньшевиков. Их представители в Петросовете, например, очень холодно и настороженно отнеслись к обвинениям в шпионаже в пользу Германии в адрес Ленина. Да и вообще они понимали, что если дать правым возможность разгромить большевиков, то потом они возьмутся и за них. Как весьма проницательно заметил непримиримый противник Ленина, меньшевик Федор Дан: «Сегодня изобличен большевистский комитет, завтра под подозрение возьмут Совет Рабочих Депутатов, а там и война с революцией будет объявлена священной».