Красные

При социализме, считал Богданов, невиданное до сих пор развитие должны получить наука и техника. Автоматы, например, заменят человека в примитивных видах работы и позволят ему заниматься только творческим трудом. «Автоматически регулируемые механизмы приобретают значение основного типа техники», — писал он в «Вопросах социализма». Он предвидел (и очень точно!) необыкновенное развитие в будущем связи, транспорта и использования ядерной энергии. Правда, предупреждал Богданов, эта энергия «откроет доступ к такой разрушительной силе, способной уничтожить все живое на Земле, что человечеству придется держать ее под коллективным контролем» (опять угадал!).

«Коллективизм», считал Богданов, создаст «нормы товарищеской солидарности, подобные по значению нравственности; уставы организаций, аналогичные праву, законам». Их принципом будет «товарищеская связь» — не веления верховных авторитетов, или заветы предков, или богов, не законы или нормы «долга» (абсолютного веления индивидуальной совести). Это — просто нормы единения, сплочения, организации. Разумеется, все это невозможно без невиданного развития культуры всего коллективистского общества, с чего Богданов, собственно, и призывал начать.

Богданов четко оговаривал, что не изображает «абсолютный» идеал социализма. «Было бы… наивно и ненаучно, — писал он, — считать это решение окончательным, последним. Коллективистское общество — та же высокодифференцированная система, и между его частями или разными сторонами жизни должны возникать новые расхождения. Какие именно — мы этого сейчас научно предусматривать еще не можем, можем только сказать, что не сословно-правовые и не экономически-классовые, так как эти исключены нынешними решениями. Для новых задач найдутся и новые методы…»

Вряд ли подобные картины «светлого будущего» могли вызывать неприятие у большевиков. С чем тут им не соглашаться? Интересно, что даже часть Программы КПСС, принятой на XXI съезде партии в 1961 году (или «Программы построения коммунизма», обещавшей создание основ коммунистического общества к 1980 году), в какой-то степени повторяла богдановские установки: создание материально-технической базы коммунизма, рост благосостояния народа, развитие «социалистической демократии», «Моральный кодекс строителя коммунизма».

Главное противоречие между ними было в другом. Если, по Ленину, первым шагом к социализму должен был стать захват политической власти, то по Богданову, переход к нему возможен только после того, как произойдет «огромная культурная революция в пролетариате». «Это, — отмечал Богданов, — его внутренняя социалистическая революция, которая необходимо должна предшествовать внешней социалистической революции общества». «Вера в декрет, — писал он о политике большевиков, — есть, в сущности, перенесение на социальную жизнь идеи приказа, который в солдатской жизни действительно все определял и все мог. В общеэкономической и культурной жизни это далеко не так».

Подобные философские рассуждения выводили Ленина из себя. «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный «уровень культуры»…), — писал он, — то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы».

Ленин прежде всего был «реальным политиком», прагматиком и не понимал, почему, если «власть валяется под ногами», «пролетариат» не должен ее поднять? Сильные стороны Ленина-политика признавал и Богданов, признавший потом его своим «учителем в политике».

Было между ними еще одно серьезное расхождение. По вопросу о том, когда будет построен социализм. Большевикам во главе с Лениным, исходившим из конкретных условий 1917–1918 годов, казалось, что это может произойти в самое ближайшее время — вот сейчас начнется социалистическая революция в Европе, будет создана Всемирная Республика Советов, и передовые западные рабочие помогут России строить вместе со всем миром социализм.

Богданов в «мировой революции» сильно сомневался. Но, считал он, если даже она и произойдет, то не стоит говорить о «социализме завтрашнего дня». «Завтра ли?» — задавал он вопрос. И отвечал: «Нет. Основы для такого «оптимизма» более чем шаткие». А когда же? Неизвестно. «Из царства необходимости в царство свободы ведет не скачок, а трудный путь. Но каждый шаг этого пути есть уже завоеванная частица самого царства свободы», — писал он.

Для Ленина это была явно «меньшевистская» постановка вопроса.

«Мы во власти мятежного, страстного хмеля»