Возражал Богданов и против ленинского утверждения о том, что «плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего». «Если комиссар-министр, выполняя работу, которая изнуряет мозг и нервы и нередко в несколько месяцев истощает человека на несколько лет, будет получать те же 200–300 рублей, что и средний хороший токарь, то какой токарь пойдет в министры? — недоумевал он. — Получается нечто вроде донаучного, ребяческого коммунизма: «Всем поровну’’…Хороша, между прочим, и «сменяемость в любое время» выборных чиновников. Сидит в районе большинство, скажем, большевиков — и все должности заняты большевиками. Перетянули меньшевики несколько сот голосов, получили перевес — и всех большевиков долой; хорошо ли, плохо ли делали дело — не важно, «сменяемы в любое время». Что, кроме господства голой демагогии, может получиться из такой сменяемости?»
Формально-тактически Богданов ошибся: «Республика Советов» возникла в России уже через полгода и просуществовала более 70 лет. Ленин добился того, чего мало кто ждал. Есенин с недоумением писал через несколько лет:
Все это так. Но по существу Богданов был прав. «Власти нового типа» в СССР так и не возникло. Де-факто Советы очень быстро оказались нежизнеспособны и большую часть своего существования играли декоративно-украшательскую роль при диктатуре верхушки партии коммунистов.
«Логика казармы»
События 25 октября 1917 года в Петрограде поставили перед Богдановым вопрос — с кем идти дальше? Вопрос был не из легких.
В самом деле, к власти пришла партия, у истоков основания находился он сам, в которой до сих пор состояли многие из его друзей и которая — и это самое главное — декларировала своей целью достижение социализма и коммунизма. Но какого социализма? И каким путем к нему теперь идти и какими способами создавать? В этом Богданов снова не сошелся взглядами с Лениным и его единомышленниками.
Сильные колебания были, например, у его друзей — Красина и Луначарского. В начале ноября Луначарский даже подал в отставку с поста наркома просвещения в знак протеста против обстрела Красной гвардией Кремля во время октябрьских боев в Москве в 1917 году. Но потом и он, и Красин вернулись «во власть» и оставались в ней до конца жизни.
С Богдановым же было иначе. «Революция застала меня в Москве; там я сначала писал политически-пропагандистские статьи; в одной из них в январе 1918 года поставил диагноз военного коммунизма», — отмечал Богданов в автобиографии. Но сначала вернувшийся «во власть» Луначарский позвал и его, предлагая работать в Наркомпросе. Богданов отказался. В письме Луначарскому от 19 ноября 1917 года он изложил свои взгляды на то, что произошло в России. В этом письме он, наверное, одним из самых первых употребил выражение «военный коммунизм». «Корень всему — война, — писал Богданов. — Она породила два основных факта: 1) экономический и культурный упадок; 2) гигантское развитие
Военный коммунизм, развиваясь от фронта к тылу, временно перестроил общество: многомиллионная коммуна армии, паек солдатских семей, регулирование потребления
По Богданову, если раньше партия большевиков была пролетарской, то «революция под знаком военщины» исказила ее природу: она стала «рабоче-солдатской», а объективно — просто солдатской. «И поразительно, до какой степени преобразовался большевизм в этом смысле. Он усвоил всю логику казармы, все ее методы, всю ее специфическую культуру и ее идеал», — отмечал Богданов. «Логика казармы, — продолжал он, — в противоположность логике фабрики характеризуется тем, что она понимает всякую задачу как вопрос ударной силы, а не как вопрос организационного опыта и труда. Разбить буржуазию— вот и социализм. Захватить власть, тогда все можем… С соответственной точки зрения решаются все программные и тактические вопросы».