Красный бархат (СИ)

- Да. Конечно, Дин… - голос срывается. Надо обернуться, но потоки слез все сильнее. Не сдержать. Не сорваться бы. Лишь бы не сейчас. Оборачивается. Видит на любимом лице непонимание. Хочется улыбнуться, но это кажется невозможным. Слишком поздно. Слишком поздно, чтобы жить, надеяться на что-то. Слишком поздно для всего, - Не забывай, мой мальчик, ты поклялся, что уедешь.

- Кас, что…? – вопрос утонул. Это так больно – видеть на любимом лице слезы. Видеть, как они все сильнее текут из глаз. Видеть, что улыбка готова вот-вот появиться, но не может…

- Я люблю тебя, Дин.

***

Выйти из дома быстро, резко, чтоб никто не окликнул, а слуги не увидели слез. Едва не сорваться на бег. Быстрее, еще быстрее, пока не опомнился, пока не начал клясться в том, что останется, никуда не уедет.

Быстрее, еще быстрее. Пешком, прямиком через бедные районы. Пусть кричат, окликают и просят. Пусть обещают, что он будет гореть в огне.

Он будет, будет. Иначе и быть не может.

Гореть ему в огне.

Он проклят.

- Проклят! – смеяться в лицо безумцам, казаться таким же, как и они. Позволить вести себя куда-то, а потом вырываться, срываться на бег.

Бежать. Падать. Лицом в грязь, потому что уже все равно. Потому что мертв. Давно мертв.

Потому что нет права на жизнь. Не заслужил.

- Я не заслужил счастья, - посмотреть в глаза тем, кто хочет помочь. Рассмеяться, не смотря на слезы.

Нет, он не пьян. Он всего лишь мертв. Абсолютно. Мертв.

Бежать до дома, падая, спотыкаясь. И хохотать. Хохотать. Хохотать. Влететь домой, не обращая внимания на слуг. В комнату. В свое святилище. И упасть. На колени.

***

- Я люблю тебя, Дин, - отдается в висках, как будто весь мир, до этого черно-белый, вдруг обрел краски. Счастливо улыбнуться, как только перевариваешь услышанное. Поднять глаза. И понять, что стоишь совершенно один.

Ты не так себе это представлял, мой мальчик. Не об этом ты мечтал и смотрел красивые сны. Он не тот, кто будет под твоей любовью светить ярче.

Он не для тебя. Он только для себя. Он сожжет себя, сгорит дотла, но не позволит себя любить. Не позволит себе любить.

Дин, ты поклялся, ты должен уехать…

Выбежать на улицу, чтобы остановить, пообещать, но его уже нет.

Дин, ты поклялся, ты должен!

Упасть на колени прямо во дворе и плакать. Пока есть слезы, пока горло не сорвется от крика. Оттолкнуть Тессу. Она во всем виновата. Нет, виноват только ты.

Дин, ты поклялся…

Ты не так себе это представлял. Нет, не так. Ты хотел любить. Так красиво и чисто. А в Лондоне дождь, и ты плачешь, подставляя лицо холодным струям. Это любовь?! Ну почему, почему все именно так?! Разве. Это. Любовь?!

Ты поклялся…

Не сейчас. Он встанет. Соберет вещи. Уедет. Но не сейчас. Когда так больно, что нечем дышать, когда кажется, что сердце остановилось и не будет больше биться. Никогда.

***

На колени посреди комнаты. И плакать. Громко. В голос. Ты заслужил, Кастиэль. Рассмеяться собственным мыслям. Все не могло быть иначе. Только так. Только это правильно.

Но, Господи, почему так больно?

- Это расплата, да, Балти, я прав? – поднять глаза на брата. Такого доброго и смелого, каким он его помнит, - Балт, будь моим Богом, дай помолиться тебе. Я не буду просить за себя. Я заслужил, да, Балти? Я распял свою душу. Но дай попросить за него, а, Балти? Дай попросить за него! За моего маленького мальчика. Брат, пусть он будет счастлив. Молю! Пусть он будет счастлив. Я не увижу больше его улыбку, но я так хочу хотя бы знать, что он счастлив. Он заслужил счастье. Я не его счастье. Но он его заслужил… Балти, черт тебя побери, услышь меня! Сделай его счастливым!

Сорвать голос так, что говорить уже невозможно. Мокро. Хрипло. Холодно.

Ты снова один. Один на один со своей болью. Со своим сердцем.

***

Он не помнит, как забирали картины. Не помнит, как его собирали и увозили. Он не помнит дорогу. Он закопал свою душу. Оставил ее где-то в этом холодном осеннем дожде.

Только помнит, что когда проезжали мимо родного дома, особняка Кастиэля, он слышал крик. Свой собственный крик. Помнит слезы. Помнит, как все-таки было больно.

Боль – единственное, что ему осталось.

Помнит, как смотрел на портрет, прежде чем отправить его графу.

Помнит, как упал и несколько часов не мог подняться с колен. Помнит, как плакал, заходясь в новом и новом крике.

Помнит липкую боль, которая обволакивала каждую клетку.

Он помнит так мало и в тоже время так много.

Он помнит, что он больше не жив.

***

Когда ему завезли портрет, он повесил его в комнате, рядом с Бальтазаром, чуть улыбнувшись брату и подмигнув.

А потом он напился так, как не напивался никогда. Как будто алкоголь может утопить боль. Ту самую боль, что сделала его душевным калекой.

Он помнит, как плакал, не боясь своих слов. И писал стихи. Одно за другим, не заботясь о том, как растекаются чернила.

Помнит, как ласково подошел к пианино, чтобы начать играть, но упал. И долго-долго смеялся, глотая холодные, соленые слезы.

Он снова и снова падал на колени перед двумя портретами, ставшими для него всем. И молился.

Нет, не за себя. Он больше не был эгоистом.

Он молился за того, кого смог полюбить. И потерял.

Конец.