Красный бархат (СИ)

- Дин… Мой мальчик… Прости меня, - увидеть, как в глазах промелькнула вспышка боли. Нет, конечно же, Дину только кажется. Ведь Касу не больно. Он не умеет чувствовать боль. Он слишком труслив, чтобы чувствовать. Слишком труслив, чтобы жить, - Хотя, нет, не прощай. Никогда не прощай. Ненавидь всем сердцем.

- Я не умею ненавидеть, Кастиэль. Я прощаю тебя. Так что позволь мне сделать последний подарок тебе перед тем, как уехать и никогда не возвращаться.

Вытянуть графа за руку из комнаты и тут же опустить эту руку. У него больше нет прав на это прохладное касание пальцев. Кожа к коже, без каких либо преград. Завтра он попросит дядю дать ему перчатки, чтобы никогда больше не касаться никого так. Он не сможет полюбить. Никогда, никого так сильно, как сейчас.

Знаешь, Кастиэль, тебе все же это удалось. Разбить этого мальчика, сломать и развеять прах его души над Лондоном. Молодец, ты можешь себе похлопать. Ты же так любишь. Уничтожать. Делать больно. Заставлять кричать. Падать на колени. Молить о любви или о пощаде, уже не важно. Ты же так любишь. Жестко. Чтобы всем было больно. Чтобы тебе одному счастье.

Так почему ты не счастлив, Кэсси? Почему дрожишь, следуя в карету за юношей? Почему твои руки трясутся, зубы прикусывают губы до крови? Ты отводишь глаза, чтобы не увидел, не понял.

Больно? Да неужели? Тебе больно? Ты сам сломал его, Кастиэль. Ты. Сделал. Это.

И сейчас, как тогда, в огне… И хочется упасть на колени, дать волю слезам, чтобы хриплый крик в воздух, а потом бежать. Бежать так далеко, как это только возможно. Прятаться.

Тебе не спрятаться, Кас. Больше нет. Ты чертов эгоист. Так мучайся же теперь! Гори от боли! Сгори. Сожги сам себя дотла. Но не сорвись. Не говори ему, что…

- Приехали, мистер Винчестер, - дверь кареты открывается, юноша выходит. Кастиэль следом. Неуверенно. Осторожно. Как будто боясь, что вот-вот упадет. Куда же подевалась вся прежняя грация? Изящество?

Дин медленно ведет его по коридорам особняка, все еще неуверенный в правильности решения. Нет, он уедет, это уже решено. Но стоит ли показывать Кастиэлю портрет? Граф не оценит. Скорее всего, нет. Дин уже видит, как над ним рассмеются и скажут сжечь это. И пусть сжигает, это будет подарком.

- Мы идем не к тебе? – Кастиэль сам удивляется своему голосу. Такой ломаный, хриплый. Он не был таким уже очень давно. С той самой ночи…

- Нет. Мы идем в комнату, где я храню свои картины. Их скоро заберут, но… не все, - Дин нехотя отвечает. Зачем говорить, когда они уже почти у цели.

Да и вообще, зачем говорить в ту секунду, когда мир рухнул, сломался напополам. Слова… кто придумал их? Мосты рушатся без громких звуков, просто с тихим шепотом слез падают в волны несказанного.

Тихо открыть дверь. Позволить войти внутрь своего собственного святилища. Они все еще тут, все его творения. И Кастиэль не может оторвать взгляд. Неужели, неужели его мальчик нарисовал все это? Как он мог так долго смотреть и не увидеть таланта, скрытого в том, кто стал таким родным. Хочется смеяться. Безумно, чтобы заболело все тело, чтобы остался один выход: упасть на колени и продолжить смеяться. Какая глупость…

- Кастиэль…

Кажется, в ту секунду, когда он обернулся, мир остановился. Замер, с насмешкой следя за каждым шагом графа. Упасть. Единственное желание. Упасть. Молится. Молить о прощении. Перед ним портрет, но он сейчас равен иконе. Портрет, на котором изображены двое мужчин. На котором изображены они. Его бал, его день рождения. И каждая деталь прорисована так идеально… кроме масок. Дин просто пренебрег ими. Он скрыл лишь половину лица Каса белой маской, которую и маской-то не назовешь.

Господи, настолько красивых портретов Кастиэль еще не видел. Он не узнавал себя. Не хотел видеть в этом чувственном, прекрасном мужчине того, кто так подло и низко поступил с юношей, который тянется к нему с трепетом.

Кас замер, встал напротив картины и закрыл глаза.

Ты думал, тебе было больно, Кас? Нет, вот она боль. Резким, тупым ударом прямо куда-то в сердце.

Он любит тебя.

Любит.

Кастиэль, он любит тебя!

И этот крик в голове так похож на голос брата. Ах, Балти, Кас тебя уже не слышит. Не может услышать. Он слеп. И глух. И весь мир его сейчас – один-единственный портрет.

И горячие слезы. По щекам.

Чтобы дышать трудно.

И не видеть, не слышать, не сорваться на крик.

- Он… прекрасен, - граф так и не решается обернуться, посмотреть в глаза юноше, показать, как по собственным щекам текут горячие непослушные слезы. А они горькие, эти слезы.

- Это мой подарок тебе. Ты же заберешь его? – не понять. Дину никак не понять, что происходит с Касом. Не видеть лица и этих ярких синих глаз… он не может выдержать и нескольких минут, что будет с ним, когда впереди будут года без этого взгляда?