Красный, белый и королевский синий

Алекс пытается сглотнуть ком в горле, но не может. Он поднимает глаза и видит, как Генри смотрит на него с открытым ртом и мокрыми от слез глазами.

Принцесса Кэтрин поворачивается и медленно пересекает комнату, чтобы подойти к высоким окнам в восточной стене комнаты.

– Кэтрин, не… – начинает королева, но Кэтрин хватает тяжелые занавески обеими руками и распахивает их.

Вспышка солнечного света и ярких цветов озаряет комнату. Внизу, на аллее перед Букингемским дворцом, толпятся люди со знаменами, плакатами, флагами Америки и Великобритании и флажками ЛГБТ, развевающимися над их головами. Людей не так много, как во время королевских свадеб, но толпа огромная. Она заполняет собой весь тротуар и прижимается к воротам дворца. Алексу и Генри велят пройти через задние двери – они не видят всех этих людей.

Генри осторожно подходит к окну, и Алекс наблюдает с другого конца комнаты, как он протягивает руку и касается кончиками пальцев стекла.

Кэтрин поворачивается к нему и с дрожащим вдохом произносит:

– О, любовь моя. – Она притягивает сына к груди, несмотря на то, что тот почти на фут выше ее самой. Алексу приходится отвернуться. Даже после всего он чувствует, что это слишком личное.

Королева прокашливается.

– Все это… едва ли свидетельствует о том, как отреагирует вся страна, – говорит она.

– Господи Иисусе, мама, – обращается к ней Кэтрин, отпуская сына и инстинктивно вставая перед ним, чтобы защитить.

– Именно поэтому я не хотела, чтобы ты это видела. Ты слишком мягкосердечна при любых обстоятельствах, чтобы принять правду, Кэтрин. Большинство жителей этой страны все еще хотят жить так, как жили их деды.

Кэтрин резко выпрямляется и возвращается к столу. Это больше похоже на натянутую тетиву лука, чем на результат королевского воспитания.

– Конечно, хотят. Конечно же, чертовы кенсингтонские тори и гребаные сторонники Брексита не пожелают этого видеть. Дело совсем не в этом. Неужели ты так упорно намерена верить в то, что ничего не изменится? Что ничего не должно измениться? Мы можем создать настоящее наследие из надежды, любви и перемен. Не из того же всеми забытого дерьма и нудятины, которую мы толкали всем со времен Второй мировой…

– Ты не смеешь так со мной разговаривать, – холодно произносит королева, все еще держа своей старческой дрожащей рукой чайную ложку.

– Мне шестьдесят, мама, – говорит Кэтрин. – Можем мы отбросить сейчас условности?

– Никакого уважения. Ни капли уважения к тому, что свято…

– Или, возможно, мне следует поделиться опасениями со всем парламентом? – спрашивает Кэтрин, понижая голос и наклоняясь, чтобы произнести эти слова королеве прямо в лицо. Алекс узнает этот блеск в ее глазах. Он и не догадывался – он считал, что Генри досталось это от отца. – Знаешь, думаю, лейбористы уже достаточно устали от старой гвардии. Интересно, если бы я упомянула о тех встречах, о которых ты все время забываешь, или о названиях стран, которые ты не можешь правильно запомнить, быть может, они решили бы, что восемьдесят пять лет – это, пожалуй, достаточный срок, которого мог ожидать от тебя народ Британии?

Дрожь в руке королевы удваивается, но ее зубы крепко стиснуты. Комната погружается в гробовое молчание.

– Ты не посмеешь.

– Правда, мама? Хочешь проверить?

Кэтрин поворачивается к Генри, и Алекс с удивлением замечает слезы на ее лице.

– Прости меня, Генри, – просит она. – Я подвела тебя. Я подвела всех вас. Тебе нужна была твоя мама, а меня не было рядом. Я была так напугана, что начала думать, что, может быть, это к лучшему – держать вас за этим стеклом. – Она поворачивается к своей матери. – Взгляни на них, мама. Это не опора наследия. Это мои дети. И, клянусь своей жизнью и жизнью Артура, я свергну тебя с престола прежде, чем позволю им почувствовать все то, что заставляла меня чувствовать ты.

Несколько мучительных секунд комната находится в напряжении, затем:

– Я все еще не думаю… – начинает Филипп, но Би хватает чайник с середины стола и опрокидывает его прямо ему на колени.

– О, мне ужасно жаль, Пип! – восклицает она, хватая его за плечи и толкая к двери, попутно заикаясь и визжа. – Я ужасно неуклюжая. Знаешь, наверное, это все кокаин виноват – так повлиял на мои рефлексы! Пойдем-ка приведем тебя в порядок?

Она выталкивает его наружу, показав Генри большой палец через плечо, и захлопывает за ними дверь.

Королева смотрит на Алекса и Генри. Алекс видит это в ее взгляде: она боится их. Она боится угрозы, которую они представляют для того идеального лоска Фаберже, на который она потратила всю свою жизнь. Она в ужасе.

А Кэтрин не собирается отступать.

– Что ж, – произносит королева Мэри. – Полагаю… Полагаю, что вы не оставили мне выбора?

– О, у тебя есть выбор, мама, – отвечает Кэтрин. – У тебя всегда был выбор. Возможно, именно сегодня ты поступишь правильно.

Как только за ними захлопывается дверь, задыхаясь, они прислоняются к гобелену на стене, разгоряченные, смеющиеся, с мокрыми от слез щеками. Генри притягивает Алекса к себе и целует его, шепча: