Красный, белый и королевский синий

Еще в старшей школе в Техасе среди толпы спортсменов Алекс был самым начитанным. Ботан, повернутый на политике, он был единственным школьником, с которым можно было обсудить детали дела Дреда Скотта на занятиях по продвинутому курсу истории США. Алекс наслаждается музыкой Нины Симон и Отиса Реддинга так, как наслаждаются дорогим виски. Однако у Генри совершенно иной багаж знаний.

Поэтому он просто слушает и кивает, улыбаясь, пока Генри поясняет, что так звучит Брамс, а так – Вагнер, и что они оба находятся на противоположных концах романтизма.

– Слышишь здесь разницу?

Руки Генри двигаются быстро, почти без усилий, даже когда он разражается тирадой о войне романтиков в истории музыки или о том, как дочь Ференца Листа ушла от мужа к Вагнеру. Quel scandale!

Он переключается на сонату Александра Скрябина, подмигнув Алексу при упоминании имени композитора. Анданте, третья часть сонаты, является его любимой, поясняет Генри. Однажды он прочел, что эта часть была написана, чтобы вызвать в душе слушателя образ разрушенного замка, что Генри нашел весьма забавным и злободневным в ту эпоху. Он умолкает, сосредоточивается и надолго погружается в музыку. Затем, без предупреждения, он снова сменяет мелодию. Бурные аккорды кружатся в каком-то знакомом ритме – сборник песен Элтона Джона. Генри закрывает глаза, играя по памяти. Это ведь Your Song. Ох.

И вовсе не выскакивает сердце Алекса из груди. И вовсе не приходится ему хвататься за край дивана, чтобы устоять на ногах. Потому что именно так он и поступил бы – оказавшись здесь, в этом дворце и влюбляясь в Генри с каждой минутой все больше и больше, а не просто преодолев океан ради мимолетной интрижки, о которой они оба вскоре забудут. Но он же здесь не для этого. Вовсе нет.

Они лениво целуются несколько часов на диване. Алекс хочет сделать это на рояле, но «это же бесценный антиквариат!» или что-то в этом духе, поэтому, шатаясь, они поднимаются в комнату Генри и устраиваются на роскошной кровати. На этот раз Генри позволяет Алексу сделать все медленно и осторожно, простонав имя Бога столько раз, что, кажется, вся комната пропитывается святым духом.

Доведя Генри до самой грани, он оставляет его там, на шикарном постельном белье, переполненного ощущениями и эйфорией. Алекс проводит еще почти час, пытаясь унять дрожь в теле, благоговея перед его исключительными выражениями удивления и блаженной агонии на лице, легонько касаясь его ключиц, лодыжек, подколенных ямочек, косточек на тыльной стороне ладони и ямки на нижней губе Генри. Он трогает его тело вновь и вновь, пока опять не доводит Генри до экстаза одними лишь кончиками пальцев, своим дыханием меж его бедер и надеждой на то, что губы Алекса прикоснутся к нему там же, где только что побывали его пальцы.

Генри произносит те самые два слова из чулана на Уимблдоне, только на сей раз они звучат иначе: «Прошу тебя. Мне нужно, чтобы ты это сделал». Алекс все еще не может поверить, что Генри способен такое сказать, а он единственный, кто может это услышать.

Поэтому он исполняет его просьбы.

Спустившись с небес на землю, Генри безмолвно валится на живот, выжатый и размякший, а Алекс лишь смеется про себя, приглаживая потные волосы и прислушиваясь к тихому храпу, который раздается почти сразу же.

Тем не менее ему требуется несколько часов, чтобы уснуть.

Генри пускает на него слюну. Дэвид забирается в постель и сворачивается калачиком у их ног. Всего через несколько часов Алекс должен будет вернуться в самолет, чтобы подготовиться к Национальному съезду демократов, но он не может уснуть. Это просто смена часовых поясов. Это просто смена часовых поясов, убеждает он себя.

Он вспоминает, словно в тумане, как однажды сказал Генри, чтобы тот не слишком загонялся.

– Став вашим президентом, – произносит Джеффри Ричардс с одного из плоских экранов в предвыборном штабе, – я сделаю одним из моих многочисленных приоритетов поощрение молодых людей к участию в работе правительства. Если мы хотим сохранить контроль над сенатом и вернуть себе Белый дом, нам нужно, чтобы следующее поколение встало и присоединилось к нашей борьбе.

Республиканцы из Университета Вандербильта приветствуют его речь аплодисментами в прямом эфире, и Алекс притворяется, что его рвет на текущие политические наработки.

– Почему бы тебе не подняться сюда, Бриттани? – Симпатичная белокурая студентка присоединяется к Ричардсу на трибуне, и тот обнимает ее за плечи. – Бриттани была главным организатором, с которым мы работали на этом мероприятии, она проделала потрясающую работу, чтобы обеспечить нам такую изумительную явку!

Больше аплодисментов. Один из коллег Алекса, менеджер среднего звена, швыряет в экран бумажным шариком.