– Это не рекомендуется – по крайней мере, так сказали адвокаты. Но с чего бы им это запрещать?
– Ты ведь не собираешься заявить, что это твоя вина?
– Нет. И Мохан тоже. Просто скажем, что очень сожалеем о произошедшем. Вряд ли кто-то извинялся перед ней устно, а не в письме.
– А хуже не станет?
– Она посещает отделение реабилитации и не может не знать, что мы работаем в главном корпусе, всего в сотне ярдов от нее. Представь, что она испытывает.
– Ричард…
– Если дойдет до суда, я хочу войти в зал с чувством собственного достоинства, а не страха.
Доминик берет игрушечный пистолет – старинный ковбойский револьвер, потускневший, но с взводимым курком и вращающимся барабаном. Нахлынувшие воспоминания детства полностью вытесняют заботы настоящего. Да, если откинуть ствол, откроется доступ к барабану, куда помещают ленту с пистонами и храповик, подающий пистон для выстрела. Незабываемый запах, отдающий дымком. Сразу вспоминается, как они в детстве ползали с револьверами в высокой траве на пустыре позади дома Феннелов, совсем как в фильме «Хороший, плохой, злой», прыгали с деревьев на картонные коробки с надписями «Кооператив Мистера Хайнса» и вонзали в футбольный мяч хлебный нож.
– Бенджи, посмотри-ка. – Он протягивает револьвер, ожидая, что сын его возьмет, но тот лишь хмурится. – Что случилось?
– Ничего.
Доминик садится на корточки, чтобы их лица оказались на одном уровне.
– Расскажи, что случилось.
– Ничего. Честно!
– Но ты ведь так хотел сюда попасть.
– Все хорошо. Правда.
Алекс сидел на ступенях часовой башни и ел два банана, купленные в супермаркете «Спар». Усталые мышцы гудели, в голове царила блаженная пустота. Мимо прошел слепой с собакой-поводырем. Почему-то поводырями всегда работают золотистые ретриверы. Над головой летали ласточки, похожие на маленькие ножницы. Алекс закрыл глаза и принялся ждать, пока не померкнет зеленый отпечаток улицы на сетчатке глаз.
– Как ты здесь очутился?
Алекс открыл глаза. Напротив него стояли отец и Бенджи.
– Добежал за час и пятьдесят пять минут, неплохой показатель. – Заметив, что Бенджи выглядит грустным, Алекс спросил: – Что случилось, малыш?
– Ничего.
Иногда Алекс не замечал Бенджи, потому что брату всего восемь лет. Потом он вспоминал себя в этом возрасте и то, как трудно ему порой бывало.
– Хочешь прогуляться со мной?
– Да. – Бенджи улыбнулся.
У Алекса немного отлегло от сердца.
Она сидит в кафе, искоса поглядывая со странной смесью паники, восхищения и стыда на девушек и женщин. Усталая молодая мать в растянутом сером спортивном костюме, с заколотыми сзади грязными волосами; рядом в детском креслице ее ребенок. Две пожилые женщины – точь-в-точь героини комедийного телесериала: такие домашние, дружелюбные и веселые.
В углу за столиком – девушка лет шестнадцати, окруженная семьей. Только она как будто не с ними, а сама по себе. У девушки длинные каштановые волосы, широкие браслеты и черная футболка с черепом. То ли она гот, то ли чувство юмора у нее такое, трудно сказать. На лице – смесь угрюмости и неуверенности, словно девушка до сих пор не осознает, кто она. Обернувшись, девушка смотрит на Дейзи, или за нее, или вообще в никуда. Дейзи отводит взгляд, ощущая себя одновременно и невидимой и выставленной на всеобщее обозрение. Девушка поворачивается к семье.
Пытаясь понять, нравится ли она ей, Дейзи представляет, как они разговаривают, как она к ней прикасается. Представляет выпуклости позвоночника, когда та снимает футболку. Это порождает странные чувства – смесь желания, страха и отвращения. Как узнать, взаимна ли любовь? Есть какой-то тайный язык? Дейзи ощущает себя неподходящей, будто она не подготовилась для жизненно важного собеседования. Она опускает взгляд на пластиковую столешницу и разглядывает узор из крошечных точек и черточек – бежевых, коричневых, синих. Фоном играет «Классик ФМ», что-то глупое, оркестровое. Стоит лишь задуматься, и сразу становится ясно – это чувство всегда было с ней, но Дейзи его просто не замечала: в присутствии женщин она испытывает не сексуальное влечение, а ощущение правильности и уюта. Мелисса. Ее магнетическая привлекательность и самоуверенность. Разве это плохо – хотеть стать такой же? Хотеть ту, кто обладает этими качествами? Может, Бог тут ни при чем, может, само сердце наказывает человека со столь изощренной точностью.