Красный дождь в апреле

— Товарищи, — снял шапку Бурчак-Абрамович, и Софья похолодела: голова Бурчака была туга обмотана бинтом.

— Товарищи, — снова начал Бурчак и голос его дрогнул, — отряд разбит… погиб… Цвиллинг.

Бурчак упал на стул. Он глядел куда-то в угол, поверх голов, а красные блики уходившего солнца легли на его лицо. Черно-фиолетовые тени шевелились под глазами, на шее и на усах.

— Порубали его…

Коростелев метнул взгляд на Софью. Она зачем-то спрятала руки под стол, потом вынула и скрестила на груди, опять убрала. Лицо побледнело, но спокойно. И от молчания, от кажущегося спокойствия ее Коростелеву стало не по себе, задрожали губы. Мискинов сжал кружку и она с громким хрустом лопнула. Тогда Мискинов ударил пораненным кулаком по столу, вскочил, открыл рот, но закашлялся и заплакал. Беззвучно. Страшно.

Ленька подошел к Софье Львовне, сел рядом с Лелькой и, вытащив из куртки несколько бледно-зеленых жалких стебельков, протянул их Софье:

— Вот, растут там…

Софья старалась унять дрожь. Нехорошо дергался подбородок, Ленька отвел глаза. Его давила необычная, казавшаяся безразличной, тишина.

Коростелев застегнул ворот рубахи, встал. И тут Ленька услышал, как у окна кто-то плачет навзрыд, и у него тотчас же навернулись слезы. Коростелев положил руку ему на плечо, так же клал ему свою горячую руку Цвиллинг:

— Я, товарищи, должен… — Коростелев передохнул и вновь разлепил губы, — я скажу… Погиб наш любимый Моисеич. Мы все знаем его хорошо. Мы вот недавно еще, в последних боях за Оренбург, отмечали его день рождения… Ему было двадцать семь. Он отдал все делу мировой революции, всю свою жизнь и даже смерть заставил работать на наше общее дело. Он никогда не просил ничего для себя…

Голос Коростелева зазвенел. Коростелев подошел к Лельке, поднял его голову:

— Твой папа, Лева, герой, гордись же им! Гордись им, как гордимся все мы…

Софья Львовна прижала к себе Лельку. Погладила сына по голове, поправила костюмчик. Лелька крикнул:

— Я очень люблю папу. Я буду таким, как мой папа![3]

Он поднял руку, на локте рукав аккуратно заштопан, и обнял мать за шею, и еще теснее прижался к ней. Ленька закусил губы, ему хотелось разреветься и хотелось вот так же крикнуть: «Я тоже любил его, я тоже буду таким…» Но горький комок застрял в горле.

А в столовую губисполкома все шли и шли люди. И Ленька уже никого не видел; было мелькание многих лиц, были разговоры.

А потом Ленька шел с Бурчаком по ночной улице. Глухое беззвездное небо мокрой холстиной нависало над застывшими домишками. У каждого есть в жизни особые минуты, когда, несмотря на вихрь событий, на сумятицу, ты предельно ясно осознаешь себя, свое место в этом необъятном и жестоком мире. И Ленька впервые сейчас почувствовал, как это страшно потерять близкого человека. Даже тогда, когда Цвиллинг сказал ему о смерти отца, даже тогда он чувствовал уход родного человека не так остро и безысходно, как теперь… Как же так получается, что уходят из жизни люди, уходят навсегда и ничего нельзя поделать? Никогда он не увидит Цвиллинга, не услышит его звонкого зовущего голоса… Никогда… Никогда. Боже, зачем же тогда все это? Зачем это небо, когда в нем не видно звезд? Зачем эти окна, когда в них не горит огонь? Зачем жизнь, если люди так легко уходят… Был человек и нет.

Ленька вцепился в рукав Бурчака, он вдруг с головокружительной ясностью представил: «вот и Бурчака убьют, убьют Коростелева, умрет Наташа, умрет Ева и умрет он сам и все будет буднично: днем светит солнце, ночью заплывает все темью… А там, в могиле, всегда темно. И что бы ты ни делал, все равно один конец…»

Ленька зябко передернул плечами. Бурчак приостановился:

— Страшно или замерз?

— Чего бояться… теперь, — наклонил голову Ленька, — я уже ничего не боюсь…

— Понятно, — грустно протянул Бурчак, — не легко тебе. А кому легко? Тому, кто в хате сховался и як мышь жиреет. А кто себя не жалеет, тому трудно. Но что трудно дается, то долго живет, хлопчик ты мой… Запомни это хорошенько. Жизнь — это штука сложная. Ее даже измерить нельзя. Нет меры.

— Как нет? — удивился Ленька, — годами считают.

— Ось гарно, — обрадовался Бурчак тому, что расшевелил Леньку, вызвал его на разговор, — годами говоришь? Не всегда. …Вот Моисеич молодым погиб, а переживет нас всех. Герои не умирают… Человек живет столько, сколько он добра сделал людям. Эх, скоро все наладится, заживем как! Эге-ге! А тебя обженим тогда, детишки будут… Ты им по вечерам рассказывать будешь, как дрались мы за свободу и счастье для всех…

— Шутите, — укоризненно прервал его Ленька, — эх, вы…

— Шутим? — жестко бросил Бурчак, — а як же? Пусть враги мечутся и стонут. Но скажу тебе: человек тогда силен, когда верит. В хорошее верит. Без надежды жить нельзя, нельзя без нее побеждать…

Неожиданно из-за угла вывернулся красногвардеец. Он тяжело и надрывно дышал, устало переставляя ноги.

— Стой, что случилось, куда бежишь? — остановил его Бурчак. — Да это ты, Гриша? Что случилось?

Ленька тоже узнал парня, что часто бывал у Левашова.

— А… ах, — выдохнул Гриша и схватил Бурчака за плечо, — Михалыч, …в юнкерском… зарубили… всех!