Красный дворец

— И в кого ты такая упрямая? — Его голос звучал теперь как ледяной шепот. — Такая грубиянка. — Я почти что физически ощущала, как он пересчитывает, сколько костей он хотел бы мне переломать. Но к самым глубинам его жестокости я оказалась не готова. — После полнолуния ты должна покинуть мою резиденцию. Ты, твой брат, твоя мать — и чтобы больше я вас в жизни не видел.

Мои глаза наполнились слезами, словно он нанес мне пощечину.

— Но это наш дом…

— Нет у вас ничего вашего, — выпалил он с поражающим воображение неистовством. — Ваш дом принадлежит мне. — Выражение его лица смягчилось, он глубоко вдохнул, провел рукой по шелковому халату и снова предстал министром юстиции, сохраняющим мрачное спокойствие в любой непростой ситуации. — Но если ты взмолишься о прощении, если поклянешься жизнью матери, что больше не будешь проявлять неуместное любопытство, тогда я изменю свое решение. И не стану забирать у вас дом.

Его слова словно содрали плоть с моих костей. Ни один отец не должен произносить подобных слов. Я шагнула вперед, колени у меня подкосились, но я сумела устоять на ногах. «Умоляй, — прошептал у меня в голове голос матери. — Пожалуйста, не настраивай его против нас».

По моим щекам потекли слезы. Я подошла к двери камеры и открыла ее шире, и взгляд отца потемнел.

— Прошу прощения, — с трудом выговорила я. — Но расследование еще не закончено.

Он был слишком ошеломлен, чтобы пойти вслед за мной, и я, пошатываясь, проковыляла по коридору к двери и покинула отделение полиции.

* * *

Вечером, когда я перестала слоняться по пустым полям и набралась мужества для того, чтобы вернуться домой, небо уже было пурпурным, земля темной, а между ними мерцала готовая погаснуть полоса оранжевого света. Тени становились все длиннее, и мне казалось, будто мой мир исчезает в темноте, пустоте и небытии.

«Нужно рассказать матери, — звучало у меня в голове, когда я с трудом поднималась по лестнице на деревянную террасу. Открыв дверь, я вошла в дом. — Я должна обо всем ей рассказать».

Я направилась в покои матери, раздвинула дверь и обнаружила, что внутри никого нет. Я вспомнила, что в это время она обычно укладывает спать моего младшего брата. В следующей темной комнате я нашла их обоих — они спали на циновке, голова брата покоилась у матери на сгибе локтя.

Мать пошевелилась, откинула одеяло, приподнялась на локте и посмотрела на меня. Выглядела она совершенно измученной.

— Что случилось? — шепотом спросила она.

«Нужно рассказать ей».

— У меня был трудный день. — Я с трудом сглотнула, гадая, как отреагировала бы мать, если бы узнала, что я натворила. Рассердилась ли бы она? Сказала бы то же, что и отец? «Чтобы больше я тебя в жизни не видела?»

— Можно я… — Я стиснула выбивающие дробь зубы. — Можно я лягу спать с вами?

Мать подавила зевок: она слишком устала, чтобы удивиться моему желанию.

— В углу есть еще одеяло.

Я взяла одеяло, а потом вернулась к матери и братику — к моим единственным родным. Потом опустилась на циновку и лежала неподвижно, глядя в спину матери. В детстве я мечтала уснуть рядом с ней, чтобы ее руки обнимали меня и защищали. Но я боялась попросить ее об этом: я была уверена, что она не питает ко мне особой любви.

А когда она узнает правду, то станет любить меня еще меньше.

Я закрыла глаза, стараясь успокоить усиливающуюся боль в груди. Мать никогда меня не простит. Она бросит меня, как сделала это десять лет тому назад.

* * *

Когда наступило утро, я пошла к себе и хотела было залезть под одеяло, но тут пришла служанка Моккым с моей свежевыстиранной формой. Она думала, что мне предстоит рабочий день, и так оно и должно было быть; вот только я боялась, что дворцовые ворота никогда больше передо мной не откроются.

— Вы выглядите так, будто увидели привидение, — покачала головой Моккым. — Вы не заболели?

Она подала мне бронзовое зеркало, и я поняла, что вчерашние события оставили глубокий отпечаток на моем лице. Я потеряла все в одночасье. Следовало ли мне унижаться перед отцом, молить его о прощении? Должна ли я была лежать, уткнувшись лбом в землю, до тех пор, пока у меня не заболели колени, пока кожа на ладонях не стерлась?

Я бессознательно поднесла руку к воображаемой ссадине на лбу.

— Вы переоденетесь в свою форму здесь, — спросила служанка Моккым, — или во дворце?

— Здесь, — пробормотала я и замолчала.

Где-то в глубине моего сознания мелькнула одна мысль. Я снова посмотрела в зеркало — на свой лоб — и попыталась понять, почему мне так неспокойно.

— Одну минутку, молодая госпожа. Я заметила небольшую дырочку у вас на форме. — Служанка Моккым побежала за швейным набором.

Я стояла в тихих и пустых покоях, и в бронзовом зеркале постепенно проступало воспоминание. Воспоминание об испачканном в грязи лбу и свежей ране. И когда образ наконец-то проявился окончательно, с губ у меня сорвался тихий возглас.