Красный Элвис

в восьмой вагон, где пахло одеждой чужих людей, парикмахерской, асфальтом, птицами на подоконнике, сломанными ключицами, порезанными запястьями, проломленными черепами, жевательной резинкой, прилепленной снизу к поверхности стола, бинтами и портвейном, сексом и нагретым августовским озерным илом, дождевой водой, натекающей в оставленные на веранде чашки и тарелки, песком, пересыпающимся в пальцах, песком, забивающимся в обувь, поднимающимся в воздух, застревающим в волосах и скрипящим на зубах, пересушенным мертвым песком, который высыхает, как фотоотпечатки, запах пыли на раскиданной ею одежде,

в девятом вагоне пахло перцем и мебелью; пахло их старым жильем, с которого они съехали, когда ему было семь лет; пахло часовым механизмом, с которого сдуваешь паутину и пытаешься его запустить по новой, но старые часы почти не имеют запаха, они теряют запах вместе с чувством ритма; мертвые вещи пахнут по-разному — мертвая кожа пахнет своим прошлым, мертвая жизнь по-особому пахнет тем, что начинается после нее, и он оставил этот запах и вошел

в десятый вагон, увидев там кучу знакомых лиц, настолько знакомых, что он даже не мог их назвать по имени, к тому же они и не нуждались в назывании, он помнил, как пахнут вещи этих знакомых, их ключи, документы, фотоальбомы, рубашки в их шкафах, бритвы, щетки для обуви, ножи для убийства животных, оружие для самозащиты, алкоголь для самоуспокоения, йод для самоуничтожения, радио для злости, телефонные автоматы для сохранения тишины, штопоры для внутренней дисциплины, солнцезащитные очки для защиты от солнца, медные таблички на дверях, вытертые поручни в подъездах, почтовые ящики, разбитые балконы, теплые тротуары, трамвайные маршруты, автомобильные развязки, осенние парки, пустые улицы, густой летний воздух, наполненный запахом еще не начавшегося дождя,

и уже в следующем, одиннадцатом, вагоне он вдруг понял, что это было последнее, что он мог узнать, и дальше его уже вел запах, которого он раньше не знал, поэтому и узнать не мог — странное шаткое ощущение, будто кто-то прошел мимо тебя, не оставив ни знака, ни намека, оставив только само ощущение, которого, впрочем, хватает, чтобы идти за ним, выискивая его продолжение в следующих вагонах, во тьме, их наполняющей, ловить его развеявшиеся остатки, словно остатки разбитой армии, прячущейся в лесах, — странный запах, которому он никак не мог дать названия и который никак не мог его оставить в покое; так пахнет воздух, когда он исчезает, так пахнет отсутствие воздуха, отсутствие жизни и отсутствие воспоминаний; может быть, именно за этим запахом он и зашел так далеко, аж до своего двадцатого вагона, а зайдя и отыскав свое место, вдруг понял, что оно, место, оказывается, кем-то занято, и что поезд этот, оказывается, совсем не его, и что он шел совсем не в том направлении, хотя в этом поезде направлений всего два — с начала до конца или с конца до начала, поэтому он молча развернулся и начал выбираться назад, ориентируясь в окружающей темноте по звездам, по голосам проводников, по знакам и зарубкам, сделанным по дороге сюда, но преимущественно все-таки по запахам.

— Вставай, — услышал Иван над собой, открыл глаза и увидел женщину, склонившуюся над ним, так что ее волосы падали ему на лицо, — вставай, сколько можно спать?

Иван попробовал подняться. С первого раза ему это не удалось, но потом он все-таки поднял голову и огляделся. Собственно, оглядываться было не на что — он лежал в купе, возле него сидела женщина в каком-то прикольном официальном костюме и курила беломорину, выпуская дым прямо ему в лицо, отчего ему становилось еще хуже, хоть, казалось бы, куда хуже.

— Где я? — спросил он, даже не ожидая в ответ ничего хорошего.

— Сынок, — сказала женщина, — ты в Мариуполе, и я сегодня — твоя мама.

— Мама, — повторил Иван и снова упал.

В сознание он пришел через пару часов. Женщина зашла в купе и выставила на столик разные компрессы, примочки, бутылочки с микстурами и другие вещи, с помощью которых она собиралась вернуть подопытного к жизни.

— Кто вы? — снова спросил Иван.

— Сынок, — сказала женщина, — я твой бодун, и отныне ты будешь слушаться меня.

— Что значит «отныне»? — не понял Иван.

— Отныне, — сказала женщина, — это с тех пор, как я выкупила тебя у цыган на станции Мариуполь-пассажирский и перевезла сюда, на сортировочную, где нам с тобой, видимо, и придется пережить несколько ближайших дней.

— Тетя Ева, — наконец понял Иван и откинулся на подушку.

— Ну-ну, — сказала тетя Ева, — все будет хорошо.