Красный Франкенштейн. Секретные эксперименты Кремля

Оперу Шостаковичу заказали в 1932 году. В те годы автор уже завершил «Леди Макбет Мценского уезда» и работал над оперой «Большая молния». Заказ был от Большого театра. Предполагалось, что опера выйдет к 15-летию Великой Октябрьской революции. Остро нужна была жестокая сатира на капиталистическое общество и ее продажную девку – буржуазную прессу. Авторами либретто выступили писатель Алексей Толстой и критик Александр Старчаков [37] .

Шостакович не сумел в срок закончить работу, хотя создал 40-минутный пролог, включавший в себя оркестровую партию, партию хора и 11 голосов. В этом прологе была представлена завязка трех актов оперы, которые, увы, написаны не были.

Эта история выглядела следующим образом: в центре жизнь гибрида Оранго. Он, конечно же, враг коммунизма. Его происхождение связано с опытами французского ученого, добившегося-таки скрещивания человека и обезьяны. Причем гибрид оказался невероятно талантливым. Он сделал карьеру журналиста и после Октябрьской революции отправляется в СССР в качестве замаскированного шпиона. Но недремлющие органы (которых, видимо, возглавляет капитан Очевидность?) сразу же понимают что человек-обезьяна – это, конечно же, шпион. И, как во всякой сказке, благородно отпускают ценного для науки бастарда. Разьяренный Оранго уезжает во Францию, там удачно женится, и становится совладельцем собственной газеты. Но ненависть его к СССР разгорается с новой силой.

Однако в судьбу Оранго вмешивается сильное чувство – он влюбляется в дочь создавшего его ученого-коммуниста. Именно от этого начинается перерождение организма чудо-зверушки. Оранго тупеет, теряет все свои таланты, а жена неожиданно продает его немецкому цирку-шапито, который привозит гибрида в ненавистный ему СССР.

2

Казалось, биологическая химера, которую мечтал сотворить ученый, ушла в область научных преданий. Операции по омоложению с помощью имплантатов семенных желез обезьян скоро были признаны неэффективными: пересаженные дополнительные железы рассасывались. Стимуляция эндокринной системы имела лишь непродолжительный период. Эмбриолог и фанатик биотехнии Завадовский предлагал для омоложения делать более сложные операции с трансплантацией не только половых желез, но и таких важных для эндокринной системы органов, как щитовидная железа, мозговой придаток и даже сети инкреторных желез от молодого индивида-донора. Такая хирургия казалась кремлевским обитателям опасной. С помощью нее можно было тихо под благовидным предлогом лишить жизни политического противника, но продлить собственную – маловероятно. Одно дело, когда устаревшими признавались негодные половые органы. Другое, когда таковыми объявлялись целые организмы кремлевских диадохов, наследников обитателя мавзолея. Эти идеи могли привести к серьезным обобщениям и посеять в обществе зерна сомнения.

Сталин, однако, предпринял еще одну попытку решить проблему неминуемой старости. С его благословения 28 апреля 1934 году появилось постановление № 997 СНК СССР о переводе Всесоюзного института экспериментальной медицины из Ленинграда в Москву. Обновленный павловский ВИЭМ, прославившийся опытами на собаках, теперь должен был стать бастионом бессмертия. В специальном правительственном постановлении разъяснялась новая сущность института, а его реорганизация осуществлялась «…в целях всестороннего изучения человека на основе современной теории и практики медицинских наук и для изыскания новых методов лечения и профилактики на основе новейших достижений в области биологии, физики и технической реконструкции специального оборудования лабораторий и клиник»8.

Интересно, что союзником вождя в вопросах борьбы со старостью выступил пролетарский писатель Максим Горький. Литератор находился под впечатлением вышедшей в Лондоне книге Бертрана Рассела «Научное предвидение». Горький писал Сталину: «С большой радостью извещаю Вас о следующем: три недели тому назад в Лондоне вышла книга весьма известного популяризатора науки доктора Бернгарда Росселя [38] . Одна из глав этой книги говорит о необходимости для медицинской науки перейти к эксперименту с человеком, изучать работу его организма и нарушение этой работы на нем самом. Как видите, идея, о которой я беседовал с Вами и которая получила Ваше одобрение, “носится в воздухе”, иными словами, это признак ее жизненности и практичности. Еще более радует меня то, что Россель признает практическое осуществление этой идеи невозможным в консервативной Европе и по силам только Союзу Советов»9.