Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг.

В архиве бывшего КГБ СССР хранятся 11 томов дела об убийстве Урицкого. Они позволяют многое уточнить и дополнить. Это относится к биографии Канегиссера, мотивов его поступка и подробностей самого покушения[418]. В следственных делах — протоколы допросов Канегиссера. На одном из первых коменданту Петрограда В. Шатову Канегиссер заявил: «Я, бывший юнкер Михайловского артиллерийского училища, студент политехнического института, 4-го курса, принимал участие в революционном движении с 1915 г., примыкая к народным социалистическим группам. Февральская революция застигла меня в Петрограде, где я был студентом… С первых дней революции я поступил в милицию Литейного района, где пробыл одну неделю. В июне 1917 г. я поступил добровольцем в Михайловское артиллерийское училище, где пробыл до его расформирования. В это время я состоял исполняющим обязанности председателя союза юнкеров-социалистов Петроградского военного округа. Я примыкал в это время к партии, но отказываюсь сказать к какой, но активного участия в политической жизни не принимал».

Показания Канегиссера подтверждались и дополнялись документами: удостоверением № 1084 от 24 октября 1917 г. на право входа, как представителю юнкеров-социалистов, на заседания II съезда Советов; приказом Военно-революционного комитета Петрограда от 24 октября 1917 г. за подписью его председателя П. Е. Лазимира передать в распоряжение И. Г. Раскина и Л. А. Канегиссера юнкеров, задержанных по выходе из Зимнего дворца для препровождения в училище.

В следственных делах есть личная переписка Л. Канегиссера, рукописи его неопубликованных стихов[419]. В них нет никаких намеков на мотивы убийства Урицкого, нет их и в показаниях многочисленных лиц (в одном томе их 57, в другом — 76), привлеченных следствием. Версии следователей, выдвинутые в самом начале, подтверждения не получили. Одна из них была высказана следователями Отто и Риксом, которые доставили Канегиссера в ЧК, затем произвели обыск на его квартире, устроили там засаду и конфисковали его личную переписку. Их заключение: убийство Урицкого — дело рук сионистов и бундовцев, отомстивших председателю ЧК за его интернационализм и даровитость, — не нашло подтверждения. Более того, Антипов был вынужден отстранить их от работы в Петроградской ЧК за антисемитские настроения, а арестованную ими большую группу евреев освободить за непричастность к преступлению. Не была доказана принадлежность Канегиссера к эсеровской или какой-либо иной контрреволюционной организации.

Канегиссер говорил Шатову 30 августа 1918 г.: «Мысль об убийстве Урицкого возникла у меня только тогда, когда в печати появились сведения о массовых расстрелах, под которыми имелись подписи Урицкого и Иоселевича. Урицкого я знал в лицо. Узнав из газет о часах приема Урицкого, я решил убить его и выбрал для этого дела день его приема в Комиссариате внутренних дел, пятницу 30 августа. Утром 30 августа в 10 часов утра я отправился на Марсово поле, где взял напрокат велосипед и направился на нем на Дворцовую площадь к помещению Комиссариата внутренних дел. В зале за велосипед я оставил 500 рублей. Деньги эти я достал, продав кой-какие вещи. К Комиссариату внутренних дел я подъехал в 10. 30 утра. Оставив велосипед снаружи, я вошел в подъезд и, присев на стул, стал дожидаться приезда Урицкого. Около 11 часов утра подъехал на автомобиле Урицкий. Пропустив его мимо себя, я поднялся со стула и произвел в него один выстрел, целясь в голову из револьвера системы „кольт“. Урицкий упал, а я выскочил на улицу, сел на велосипед и бросился через площадь… на Миллионную улицу, где вбежал во двор дома № 17 и по черному ходу бросился в первую попавшуюся дверь. Ворвавшись в комнату, я схватил с вешалки пальто и, переодевшись в него, выбежал на лестницу и стал отстреливаться от пытавшихся взять меня преследователей. В это время по лифту была подана шинель, которую я взял и, надев шинель поверх пальто, начал спускаться вниз, надеясь в шинели незаметно проскочить на улицу и скрыться. В коридоре у выхода я был схвачен, револьвер у меня отняли, после чего усадили в автомобиль и доставили на Гороховую, 2».

Канегиссер заверил подписью правильность протокольной записи и добавил: «1) Что касается происхождения залога за велосипед, то предлагаю считать мое показание о нем уклончивым; 2) где и каким образом я приобрел револьвер, показать отказываюсь; 3) к какой партии я принадлежу, я называть отказываюсь».

Вот эти недоговоренности характерны для всех признаний Канегиссера на допросах. И дальше, в других показаниях одно подтверждалось, другое — оставалось и осталось неизвестным.