Красный лик

— До каких же пределов простиралась эта ленинская объективность и с какого предела она оказывается поглощённой марксистским, бухаринским начётничеством?

В своей современной исторической актуальности Ленин неразрывно связан с партией: Ленин умер, а ленинизм жив. И если Ленин был подобен стальной игле, легко пронзавшей действительность, то в ленинской партии мы имеем бесконечный хвост нитки, тянувшейся за этой иглой. Конечно, Ленин ответственен за ленинизм, за то, что его именем делается партией. А партия в настоящее время — это те случайные люди, которые оказывались случайно возле Ленина, те, кто перечил ему в его дерзаниях, те, кто искал в субъективных ощущениях «объективной» истины, те, кто искал нелепого, хозяйственным образом построенного эстетического божества, одним словом, «хвост Ленина» — это маленькие жадные и грубые люди, эпигоны большого человека, вертящиеся около него, его именем толкующие авторитетно вкривь и вкось его слова, не обладающие его духом.

Этих своих наследников Ленин протащил к власти, в азарте борьбы не думая совершенно, годятся ли они для этой власти или нет, и маленькие люди — жадно держатся за власть.

Мы видели, как Ленин мгновенно отрёкся от тех меньшевиков, которые упорствовали в канонических формах борьбы; и он отрёкся бы и от тех большевиков, образ действий которых пахнул бы безоглядным буквоедством. Ленин смотрел в корень вещей, не боясь расслаивать первичные «классы», чтобы добиться правильного действия и овладения ими, обостряя специфические интересы этих расслоённых частей; его эпигоны меньше всего думают об обострённых интересах классов, при помощи которых можно бесконечно далеко идти в реальное течение истории, а заботятся о проведении в жизнь своих теорий, прежде всего.

Современные споры сталинцев и троцкистов похожи на споры в пьесе Л. Андреева «Похищение сабинянок», где ограбленные сабинские мужья бессильно аргументируют при помощи огромных томов сводов законов.

До болезни и смерти Ленина — тот революционный путь, которым он шёл и вёл за собой массы — представляет из себя непрерывный подъём в гору — вспомните весёлое весеннее нэповское чириканье разных «попутчиков» и «сменовеховцев». Будь жив Ленин — не имела ли бы Россия в нём своего Наполеона? Вполне возможно!

Но Ленин умер, и ленинизм упёрся в сплошную, мёртвую схоластическую стенку…

Гражданской войны, правда, больше нет. Но классовой ненависти стало гораздо больше. Ленин пользовался всяким буржуем, подчас играя на его слабой струнке и при помощи этого буржуйского, классового опыта достигая значительных результатов. Вспомните хотя бы ловкое создание Красной армии в разгар гражданской войны. Ведь она создана руками русских старых офицеров, создана вся целиком; не была ли при этом использована специально даже для патриотического уловления война с Польшей? Тогда Ленин не побоялся национальных призывов, выбрасываемых Брусиловым и направленных только к одному — к торжеству его дела.

Классовой ненависти теперь стало гораздо больше, потому что делом заведует «хвост Ленина». Он, видите ли, строит социализм и должен использовать поэтому весь опыт прежних революций, чтобы не потерять как-нибудь «революционных завоеваний»…

Французская революция дала «хвосту Ленина» знание того, как следует опасаться Наполеона, и потому никаких победоносных войн у соввласти не будет: она не пойдёт в этот лес, боясь Наполеонов-волков. Парижская коммуна 1871 года показала им, как нужно обходиться с буржуями, как нужно не давать им накапливать суммы в банках и т. д. И поэтому — Бухарин с торжеством сообщает, что никакого накопления у несчастного советского частника нет и что все граждане России по-прежнему потомственные беспортошные пролетарии.

Бездарное эпигонство идёт на дворцовые преступления — оно убивает Фрунзе при помощи нарочитой, якобы нужной операции, и врачи его кончают — «хвост Ленина» боится Наполеонов. Бездарное эпигонство — режет нэпмана, ведёт электрификацию: «хвост Ленина» — боится свободной конкуренции. А между тем Ленин не боялся Брусилова, которого авторитетно и с жаром прочил в Наполеоны тот же Н. В. Устрялов, не боялся он и нэпмана.

Море революции, полное своеобразной революционной соблазнительной романтикой, безнадёжно мелет, обрастает коммунистической тиной; эпигоны талантливо сделали из царского наследия Ленина, доставшегося им, голодную, аморальную, ленивую, бюрократическую государственность, которая живёт в течение 11 лет уже лишь только бронзовыми векселями на рай в будущем.

Марксистская одёжка, наброшенная на матушку-Россию, — оказалась короче современных дамских платьев, и поневоле мужик мимо рекламных тракторов тянется по старинке к матушке-сохе, к овчинному навальному тулупу, которым покрывались деды.