Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольников

Дело выпуска газеты для Раскольникова было давно знакомым, и он с удовольствием отдался ему, в короткий срок создав чрезвычайно популярное издание, пользовавшееся неизменным спросом не только в Кронштадте, но и Петрограде, Гельсингфорсе, Выборге, Ревеле и других близлежащих городах. Многие материалы в этой газете были написаны его рукой — и передовые, и фельетоны, и исторические статьи, и заметки из местной жизни. Матросы и солдаты с удовольствием читали их, пересказывали, рекомендовали другим. Казалось, судьба и в новых обстоятельствах предопределила ему быть профессионалом-газетчиком. Но случилось так, что как раз в Кронштадте появилось и быстро развилось то качество натуры, о котором, возможно, он и сам раньше не подозревал, — оказалось, что Раскольников умеет находить и налаживать самые тесные контакты с массами на митингах и собраниях, проходивших в ту пору чуть ли не ежедневно. При этом он почти всегда умел убедить солдат и матросов в правоте своих слов и повести их за собой. Словом, у него проявилось незаурядное ораторское дарование, а это имело в тех условиях огромное значение: кто только не пытался завладеть вниманием кронштадтцев, увлечь их своими лозунгами и призывами! Лучшие ораторы от различных партий приезжали сюда, пытаясь обратить обитателей Кронштадта в свою «веру». Но — не получалось! Не помогали ни увещевания, ни угрозы. Кронштадт, вырвавшийся в дни февральской революции из оков палочной дисциплины, унизительной муштры и изощрённой системы наказаний, переживал период «митинговой демократии», и часто стихия выплёскивалась через край, не считаясь с доводами разума. В этих условиях особенно нужны были люди, чьё слово воспринималось с доверием.

И мичман Раскольников в этой ситуации пришёлся как нельзя кстати. Он знал матросский жаргон, сидел в тюрьме, побывал в ссылке, был исступлён, ярок и неистов — короче говоря, он стал самым популярным оратором и любимцем кронштадтской братвы.

Именно тогда Фёдор сыграл выпавшую на его долю немалую роль и чрезвычайно помог большевикам в сближении с кронштадтцами, так как, благодаря ему, кронштадтские матросы перешли на сторону большевиков. Раскольников, как оказалось, был не только опытным редактором газеты и агитатором, но ещё и прекрасным оратором, страстным и убеждённым, и, кроме того, замечательным организатором, — а эти два качества редко встречаются у одного и того же человека. Поэтому Фёдора и ввели в состав Кронштадтского комитета большевиков, а в Совете избрали товарищем председателя.

* * *

В один из своих приездов из Кронштадта в Питер Фёдор Раскольников зашёл к Алексею Максимовичу Горькому. Его знакомство с ним состоялось заочно ещё в 1912 году, когда он отправил ему на Капри письмо от имени Петербургского землячества студентов Петербургского политехнического института с просьбой бесплатного предоставления из книжного склада «Знание» литературы для земляческой библиотеки. Алексей Максимович тогда быстро ответил согласием, и так как момент его письма совпал с обострением студенческого движения, то он к своему письму прибавил несколько строчек политического содержании: «От души желаю бодрости духа и в трудные дни, вами ныне переживаемые. Русь не воскреснет раньше, чем мы, русские люди, не научимся отстаивать своё человечье достоинство, не научимся бороться за право жить так, как хотим». (Это письмо Горького в числе других «преступлений» Раскольникова было инкриминировано ему жандармами ещё во время ареста летом 1912 года.)

Лично же Фёдор познакомился с Горьким только весной 1915 года в Петрограде на Волковом кладбище, где проходили похороны историка В. Я. Богучарского. Обратив внимание на его гардемаринскую шинель, Горький тогда с добродушным сарказмом заметил: «Здорово вас, правдистов, переодели». Это было как раз во время империалистической войны.

А вскоре после февральской революции Фёдор посетил Горького у него на квартире, где проводилось очередное заседание.

«Меня провели в небольшую гостиную и попросили подождать, — описывал свою встречу с Алексеем Максимовичем Раскольников. — Дверь в соседнюю комнату была открыта, и оттуда доносились обрывки чьей-то речи…

Вскоре в комнату, где я ожидал конца достаточно нудного заседания, быстрой походкой вошёл беллетрист И. Бунин, сейчас обретающийся в бегах. Узнав, что я приехал из Кронштадта, Бунин буквально засыпал меня целой кучей обывательских вопросов: „Правда ли, что в Кронштадте анархия? Правда ли, что там творятся невообразимые ужасы? Правда ли, что матросы на улицах Кронштадта убивают каждого попавшегося офицера?“ Тоном, не допускающим никаких возражений, я опроверг все эти буржуазные наветы. Бунин, сидя на оттоманке с поджатыми ногами, с огромным интересом выслушал мои спокойные объяснения и вперил в меня свои острые глаза. Офицерская форма, по-видимому, внушала ему доверие, и он не сделал никаких возражений.

Вскоре совещание в соседней комнате закончилось, и Горький в сопровождении гостей прошёл в столовую, приглашая нас за собой. Мы уселись за чайным столом.