Красный Марс

— Где сейчас Майя? — спросил он, чтобы Джанет задержалась еще немного. Она дружила с Майей, когда они жили в Элладе.

— Да она здесь, в Берроузе, — ответила она. — Разве ты не знал?

— Нет.

— Она живет в старых комнатах Саманты. Может, избегает тебя.

— Что?

— Она сильно злится на тебя.

— Злится на меня?

— Конечно. — Она глянула на него через тусклую, наполненную тихим гулом комнату. — Тебе стоило бы это знать.

Все еще раздумывая, насколько открытым нужно быть с ней, он произнес:

— Нет! С чего бы это ей злиться?

— О, Фрэнк, — ответила она и подалась вперед на своем кресле. — Хватит вести себя так, словно у тебя что-то застряло в заднице! Мы знаем тебя, мы тоже были там и сами все видели! — Когда он откинулся назад, она придвинулась еще ближе и тихо сказала: — Тебе стоит знать, что Майя тебя любит. И всегда любила.

— Меня? — слабо спросил он. — Она же Джона любила.

— Да, конечно. Но с Джоном было слишком легко. Он любил ее в ответ, и это было очаровательно. Но для Майи это не годилось, ей нужно было что-то посложнее. И как раз так было с тобой.

Он покачал головой.

— Что-то не верится.

Джанет усмехнулась ему.

— Я знаю, что права, она сама мне это сказала! С самой конференции, когда подписали договор, она на тебя сердилась, а когда ее что-то злит, она всегда об этом рассказывает.

— Но почему она сердится?

Да потому что ты отверг ее! Отверг после того, как годами преследовал, а она к этому привыкла, ей это нравилось. Это было романтично — то твое упорство. Она принимала это как данность, но любила тебя за это. А теперь Джона нет, и у нее наконец появилась возможность сказать тебе «да», а ты выгнал ее прочь. Она была в ярости! И уже долго не может утихомирить свой гнев.

— Это… — Фрэнк пытался овладеть собой. — Это не так, все произошло не так.

Джанет встала, чтобы уйти, и, когда проходила мимо, погладила его по голове.

— Тогда тебе, может быть, стоит поговорить об этом с ней. — И она вышла.

Он еще долго просидел на месте, ошарашенный, изучая блестящую поверхность ручки своего кресла. Собраться с мыслями ему было трудно. В конце концов он, оставив попытки, ушел спать.

Спал он плохо, а под конец долгой ночи ему в очередной раз приснился Джон. Они вращались под действием марсианской гравитации в длинных и просторных отсеках космической станции. Шел 2010 год, и они были в своей шестинедельной экспедиции, молодые и сильные. Джон восклицал:

— Я прямо как Супермен! Вот это гравитация! Прямо как Супермен! — Он наворачивал круги по коридорам станции. — На Марсе все будет по-другому, Фрэнк. Все!

— Нет. Каждый шаг был как последний элемент в тройном прыжке. Прыг, прыг, прыг, прыг.

— Да! Все, что нужно, — это научиться бежать достаточно быстро.

Идеальная интерференционная картина из точек-облаков венчала западное побережье Мадагаскара. А солнце заливало бронзой океан.

Отсюда все смотрелось так превосходно.

— Подойди чуть ближе — и увидишь слишком много, — пробормотал Фрэнк.

— Или мало.

Было холодно, и они спорили из-за температуры. Джон вырос в Миннесоте и в детстве спал с открытым окном. А Фрэнка пробирала дрожь, он натягивал одеяло на плечи, но ноги превращались в лед. Они сыграли в шахматы, и Фрэнк победил.

— Глупость какая, — сказал Джон.

— Что ты имеешь в виду?

— Игры ничего не значат.

— Уверен? Иногда сама жизнь кажется мне какой-то игрой.

Джон отрицательно покачал головой.

— В играх уже есть правила, а в жизни они постоянно меняются. Ты можешь пойти слоном сюда и поставить мат королю противника, а он может увернуться и шепнуть твоему слону что-то на ухо, и тот перейдет на его сторону и будет ходить, как ладья. И тогда тебе трындец.

Фрэнк кивнул. Он сам научил этому Джона.

Все смешалось в кучу — обеды, шахматы, разговоры, виды крутящейся Земли. Казалось, это была единственная жизнь, что он только ею и жил. Голоса из Хьюстона походили на механические, все их проблемы представлялись нелепыми. Сама планета была невероятно прекрасной, покрытая сложными узорами из очертаний облаков и земли.

— Я не хочу опускаться туда обратно. Ну это же чуть ли не лучше, чем будет на Марсе, тебе так не кажется?

— Нет.

Свернувшись калачиком и дрожа, он слушал, как Джон лопотал о своем отрочестве. Девочки, спорт, мечты о космосе. Фрэнк отвечал рассказами о Вашингтоне, учении Макиавелли, пока не понял, что Джон и так уже много почерпнул. Как-никак, дружба есть дипломатия иными средствами. Но затем всплыли смутные воспоминания… беседы, нерешительность, дрожь, рассказ об отце, о возвращениях домой из бара в Джексонвилле, о Присцилле и ее светлых волосах, ее модельной внешности. О том, как это было ему безразлично, о браке ради резюме, ради того, чтобы выглядеть нормальным перед мозгоправами. И в этом не было его вины. Ведь он был брошен. Предан.

— Звучит хреново. Неудивительно, что ты считаешь людей такими говнюками.

Фрэнк махнул рукой на их большой голубой шар, дававший им свет.

— Но они такие и есть, — он указал на Африканский Рог[78]. — Вспомни, что случилось там.

— Это уже история, Фрэнк. Мы можем быть лучше этого.

— Разве? Думаешь?

— Подожди, и сам увидишь.