Красный Петух

Ему захотелось немедленно убрать квартиру, но он понимал, что уже опаздывает. Подошел к окну и открыл его. Влажный воздух отрезвил его. Падали тяжелые, большие снежинки, на расположенной прямо под ним статуе Святого Йорана и Дракона уже лежал толстый снежный покров.

Примерно четверть миллиона жителей Стокгольма – одинокие мужчины. И едва ли кто-нибудь из них не позавидовал бы Карлу Хамильтону и его квартире в Старом городе у Стрёммен, со статуей Святого Йорана и Дракона прямо под окнами и с прекрасным видом на крыши домов.

Вообще-то Карлу Хамильтону могло бы позавидовать большинство мужчин. Во-первых, он богат. Кроме того, богатым он стал удивительно легко, унаследовав семь лет назад акции на полмиллиона или что-то в этом роде, когда сам находился за границей. Он попросил школьного друга, проходившего тогда практику на биржевой фирме "Якобссон и Понсбах", позаботиться о них, и тот добросовестно выполнил просьбу. Это было нетрудно сделать, поскольку в последние пять лет на стокгольмской бирже курсы акций поднимались, как ракеты: день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Сам он не интересовался этим, но, возвратившись домой, обнаружил, что стал мультимиллионером. Акции он никогда не любил и с презрением относился к спекулятивным играм, так что немедленно продал все, а деньги превратил в ценные бумаги и несколько домов. И сейчас, спустя годы, выяснилось, что он продал акции как раз за день до начала падения их курсов, а цены на дома пошли вверх. Так что он удвоил свое состояние и вот поэтому жил так, как живет сейчас.

К тому же он – блестящая партия: бывший член шведской сборной команды по гандболу, бывший защитник команды одного из американских университетов и, кроме того, обладает графским титулом, придерживается правил этикета, то есть хорошо воспитан; лейтенант флота в резерве, что соответствует степени политолога-обществоведа, в сочетании с профессией классного программиста, полученной в Университете Южной Калифорнии; короче говоря, по оценкам нового времени, когда ушел в прошлое радикализм 60-х и 70-х годов, безо всякой иронии его можно назвать настоящим офицером и джентльменом[8], даже если он сам и не разделяет такой оценки. Но пять необычных лет, проведенных в США, изменили всю его жизнь.

И все же раньше он никогда не считал свою жизнь столь бессмысленной, как сейчас, стоя у окна и вглядываясь в темноту, покрывавшую Стрёммен вплоть до видневшегося вдали освещенного судна, если этот плавучий высотный дом, курсирующий между Швецией и Финляндией, можно назвать судном.

От рвущейся в открытое окно прохлады по телу побежали мурашки. Он закрыл окно, быстро оделся во все совершенно новое и, не выпив кофе, вышел на улицу под снег с дождем.

На обычном месте перед телеграфом напротив дворца машины не было. Он взглянул на уже промокшие туфли и стал подумывать, не вернуться ли ему домой и вызвать "ждите ответа". Но вместо этого, подавив злобу, направился к Стрёммен, разбрызгивая ногами грязный снег – ему просто не хотелось сейчас быть аккуратным.

Машина стояла там, где он законно, но все же непредусмотрительно припарковал ее перед кафе "Опера". Снег толстым слоем лежал на стеклах. Щетки в машине не оказалось, и, вытащив удостоверение личности в пластиковом футляре с маленьким государственным гербом, он почистил им стекла. Нет, больше он не будет здесь оставлять машину.

По дороге на Кунгсхольмен машину то заносило, то обливало грязью. Похоже, что американские машины не для нордической зимы, и ее обязательно надо продать. Так было принято еще одно решение, которое необходимо выполнить, как и все остальные, принятые сегодня. Машину он привез с собой из Калифорнии, и вначале шведский номер был повешен поверх старой, синей калифорнийской пластины, где стояло: "The Golden state"[9]. Это было не просто ребячеством, а одной из абсолютно противоречащих регламентациям бестактностей; он окружал ими себя, будто молчаливо выражал протест против работы, на которую угодил случайно. Эта случайность произошла два года назад. Работа, право же, оказалась не той, о которой он некогда мечтал.

На набережной Норр Мэлагстранд поток машин уплотнился. На некоторых стратегически точно рассчитанных местах дорожные власти недавно навалили груду каких-то цементных чудовищ, наверное, чтобы позлить автомобилистов, утром и вечером вынужденных проезжать через Кунгсхольмен. Может быть, в этом и состояла идея коммунальных властей – заставить людей от огорчения или от злобы начать пользоваться городским транспортом.

На то, чтобы добраться до светофора у площади Кунгсхольмен, ему потребовалось чуть ли не десять минут. И все это время он продолжал ворчать на свою неудавшуюся жизнь с ее перспективами на "будущие тумаки".

* * *